Шум. История человечества. Необыкновенное акустическое путешествие сквозь время и пространство

Старейший из точно датированных колоколов Германии, колокол Св. Лулла, находится в Бад-Херсфельде. Указанная на нем дата гласит, что он был отлит в 1038 г. Он до сих пор способен звонить, но его голос звучит, по современным меркам, тонковато и немного дребезжит. Его высота составляет 1,44 м, а ширина 1,12 м; он совсем небольшой в сравнении с гигантами высокого и позднего Средневековья, которые до сих пор можно увидеть в христианских церквях и соборах. Огромная Прециоза (Pretiosa) из Кёльнского собора (1448) или Глориоза (Gloriosa) из средней башни Эрфуртского собора достигают более 2,5 м в высоту, а весят более 11 т. Их глубокий, утробный, вибрирующий звон веками формировал звуковой образ европейских городов христианского мира – вплоть до настоящего времени. Начиная с высокого и позднего Средневековья большие церковные колокола были акустической нормой, они задавали тон, особенно в городах. Их звон упорядочивал, регулировал жизнь людей и даже обеспечивал их безопасность, как никакой другой звук. Звуковой ландшафт был дифференцирован, горожане легко узнавали голос определенного колокола и понимали его значение. Например, чтобы сообщить нечто важное, власти приказывали бить в большой колокол. Гораздо чаще, чем в наше время, звонили колокола деревенских церквей. Эти громкие звуки не просто принимались как должное – они были частью благословленного Богом порядка. Этот порядок, а вместе с ним и колокольный звон начали критиковать только после усиления городов и светской власти, оживления торговли и расцвета городской культуры.

На основе простого удара в колокол Средневековье сформировало сложную систему коммуникации и оповещения. Особенно развитой она была в больших городах. Колокол совета, часовой колокол, пожарный, набатный, погребальный – все они звучали поодиночке, вместе или вразнобой. Свои колокола были у ремесленных цехов, определенный звон призывал к сбору городского совета. Особыми звуковыми сигналами сопровождалось вынесение судебного приговора, оглашение постановлений совета, погребения. Колокол звонил вечером, когда закрывались городские ворота, и утром, когда приходило время их открывать. Монастыри, школы, больницы и ратуши использовали ранжированную систему звуковых оповещений, которая нам показалась бы очень непривычной. Колокольная какофония достигла, наконец, таких масштабов, что города стали регламентировать, кто может подавать сигналы, а также когда, как долго и в каком порядке ему следует это делать. Доступ на колокольню был открыт лишь немногим.

https://youtu.be/IwNbvDd2SyM?si=ownkBBLKyQ8ymNwP

5. Средневековая церковь

1497 г. Звон большого колокола «Глориоза», Эрфуртский собор

Сейчас орган – это преимущественно церковный инструмент, но так было далеко не всегда. Устройство водяного органа (гидравлоса) было известно еще в Античности: бронзовые трубочки, из которых извлекали звук с помощью воды и давления воздуха. Однако в раннем Средневековье орган пользовался дурной славой. Считалось, что в 67 г. его привез из Греции в Рим император Нерон, многому научившийся у греков[50]. По крайней мере, некоторые выступления императора на арене сопровождались органной музыкой. Возможно, под эти звуки погибали и первые христиане, но в данном вопросе ясности еще нет. Тем не менее орган ассоциировался с чем-то языческим и светским. Лишь в IX в. церкви Западной Европы в большинстве своем обзавелись органами, не в силах противостоять искушению – их прекрасный глубокий звук внушал верующим представление о всемогуществе Божьем и, таким образом, помогал наставить их на путь истинный. Поначалу орган был показателем статуса, его могли позволить себе лишь богатые диоцезы, но впоследствии, самое позднее в эпоху готики, он стал главным музыкальным инструментом христианской литургии.

Наряду с колоколом и органом крупнейшим источником звуков в Средневековье было само церковное здание. Головокружительно высокие своды, каменные стены, полы и потолки работали как один гигантский резонатор, усиливая даже шепот, довольно отчетливо доносившийся с дальних скамеек. Если в храме пели или играли на органе, звук усиливался многократно и, должно быть, производил на средневекового человека неизгладимое впечатление. Для него это было нечто нереальное, божественное. Мощь звука, отражаемого стенами, и его долгое эхо оглушали и ослепляли человека, заставляя раствориться в единой общности верующих. Собор, колокол и орган составляли как бы один сакральный аккорд. В своем триединстве он был акустическим отражением богословской мысли.