Шум прошлого

Городские часы на соседнем углу показывали шесть часов вечера. «Нужно вернуться домой после десяти. Пусть поволнуются». Он представил, как отец вызванивает своим знакомым офицерам, а тетя Мила пьет валерьянку. Сестра тоже всех своих друзей обзвонит. Может быть, и в Москву будут дозваниваться?

Ветер усилился, начался дождь, вода стала прибывать и уже заливала гранитные ступеньки. Шура поглубже натянул шерстяную шапку с помпоном и поднялся на набережную. Петляя и переходя мосты, заворачивая во дворы, греясь в парадных и телефонных будках, он добрел до их дома. Перешел на противоположную сторону и посмотрел на фасад. Было десять часов, на улице сумерки, а окна их квартиры все освещены.

Обычно тяжелые занавески задергивают после восьми вечера, а тут забыли. Отца наверняка еще нет, он в театре, а тетя Мила сегодня дома, на больничном, у нее ангина. Шурик улыбнулся, представил картину паники и суматохи в семье. «Ничего, пусть поволнуются. Им полезно».

Стал накрапывать дождик, и Шура скрылся под арку. Отсюда окна их не видны, только входная дверь с улицы. Он увидел, как подъехало такси, отец выскочил из него, пальто в руке наперевес, шарф тянется из кармана, видно, так спешил, что не успел толком одеться. Сколько прошло времени, Шура не знал, но из глубины двора к нему приблизился человек.

— Ты чего здесь стоишь? Я за тобой давно наблюдаю. Ждешь кого? — Вид у мужика был странный, возраста неопределенного, на голове потертая солдатская шапка-ушанка.

— Да так, жду приятеля… — неуверенно ответил Шура.

— Слушай, парень, составь мне компанию, давай выпьем. Согреемся, а то ведь совсем околеть можно. Ну не здесь, конечно… Идем, идем, тут внизу кочегарка, там тепло.

«А почему бы и нет, — подумал Шура, — погреюсь, а потом все-таки домой. А им полезно попереживать». В кочегарке было жарко и сумрачно. Одна тусклая лампочка болталась на длинной витой проволоке. Пахло горячей угольной пылью. Мужичонка достал из бушлата бутылку, поставил ее на железный столик, застланный клеенкой.

— Садись, гостем будешь, — указал он Шуре на кучу угля, покрытую старой мешковиной. В граненые стаканы потекла бурая жидкость. Шура одним глотком хватанул полстакана. Ничего подобного он не пил! Очень редко отец наливал ему красного вина или шампанского, да и то по праздникам. Тетя Мила оберегала его от крепких напитков, говорила гостям, что ему еще рано употреблять и что он должен укреплять свои нервы спортом, а не алкоголем.

Шура с утра ничего не ел, и последнее, что он помнил, будто тусклая лампочка в кочегарке перегорела. Он провалился в жаркую пустоту.

Сколько он проспал, было не понятно, и потому не сразу понял, где находится. Мужик исчез, лампочка по-прежнему тускло освещала кочегарку. В соседнем отсеке кто-то лопатой загребал уголь и с шумом кидал в печь. Шура пошарил в темноте и нашел свою кожаную папочку, с ней он ходил на занятия музыки. Он вышел во двор. Ему очень хотелось есть.

Раннее ленинградское утро встречало его ветром и солнцем. Люди спешили на работу. Совершенно естественно он перешел дорогу, вошел в парадное, поднялся на свой этаж и чуть не перевернул цинковое ведро с помойными отбросами. Ключи он оставил вчера в большой комнате на столе. Позвонил два раза, так обычно у них звонили все свои. Дверь сразу открыла тетя Мила.

Она, видно, проплакала всю ночь, потому что лицо было опухшее, глаза красные. Но жива.

— Отец дома, у себя в кабинете, работает, — как-то смущенно пробормотала тетя Мила и поспешила в глубь квартиры. Шура прошмыгнул к себе в комнату.

КАТЮХА

Одежда его насквозь пропиталась шлачным запахом. Он сбросил с себя все, свалил в углу, прямо на голое тело надел тренировочный костюм, взял гитару и забился в угол топчана. Стал натренькивать. Что-то совершенно бессмысленное лезло ему в голову. Уставившись перед собой в одну точку, Шура с трудом пытался представить, что же ему теперь делать. Он понимал, что ничего не понимает! Шум от мыслей, скорее, напоминал заглушку «вражьих голосов», которые отец слушал на даче в Репино. Адские карусели в голове вращались все быстрее и быстрее, музыка все громче, громче, громче… и казалось, что кошмару нет конца. В последнее время он нашел способ снимать эти звуки, помогало только одно — выпить чего-нибудь покрепче.

Живот у Шуры поджимало от голода. И только он решил прошмыгнуть на кухню, как открылась дверь и на пороге возникла Катюша.

— Сердце у тебя каменное, и добра ты не понимаешь! Я давно за тобой замечаю, что ты себе на уме. Сидишь и на гитаре тренькаешь, а мы чуть с ума не сошли, родители весь город на ноги подняли… В Москву звонили, подумали, что ты к ним поехал. — Дверь за ней с треском захлопнулась.