Шум ветра

— Гол! — закричала она и засмеялась. — Помните песню: сама садик я садила, сама буду поливать? Вот так и буду жить, Мария Ивановна. Одна в двух лицах: буду своему ребенку и мать, и отец.

Марии Ивановне нравилась Катя в такой решимости и гневе. Давай, проявляй характер, думай самостоятельно, не трусь.

— Скажи мне откровенно: любишь его? — осторожно спросила Мария Ивановна.

— Не знаю, что было со мною, — сказала Катя, растягивая слова, будто обдумывала то, что говорила. — Ничего в душе не осталось, кроме обиды на него. Такая тяжкая обида, как ножевая рана. Заживет?

— Бывает. Дай время. Не отчаивайся.

Мария Ивановна с этого дня еще больше стала верить, что Катины душевные раны залечит время.

Как-то Марии Ивановне понадобился доктор Леонов для небольшой консультации. Она послала за ним Катю в родильное отделение. Прошло более часу, явился доктор Леонов, сделал свое дело, ушел, а Катя все не возвращалась. Наконец она прибежала возбужденная, с сияющим лицом, запрыгала перед Марией Ивановной и захлопала в ладоши.

— Какие чудеса, если бы вы знали! Смешные маленькие человечки! Орут, дрыгают голенькими ножками, тянут ручки, надувают розовые щечки. Никогда не видала столько малышей вместе, глаз нельзя оторвать, какие милые! Да что вы молчите? Если бы вы посмотрели!

Мария Ивановна улыбалась, глядя на Катю.

— Я их не одну тысячу повидала. Какие бы ни были маленькие, а уже люди.

После этого случая Катя почти каждый день находила повод, чтобы заглянуть в родильное отделение. Мария Ивановна заметила это и сама иногда посылала Катю.

— Пускай привыкает, — думала Мария Ивановна. — Кажется, в ней проснулось настоящее материнское чувство, теперь она все передюжит. И страх, и сомнение, и прежнюю нерешительность перед извечным естеством женщины…

Вскоре Мария Ивановна, приглядываясь к Катерине, заявила:

— Ну, девка, хватит тебе работать. Пора брать расчет, сиди дома.

Уже дули осенние ветры, мели по улицам сухую пыль. С деревьев слетели листья, голые ветви клонились к заборам, стучали в окна. Незаметно подкрались холода, все реже проглядывало солнце из-за туч, наступила пора туманов, дождей и непролазной слякоти.

Чтобы не оставлять Катю без дела, женщины приспособили ее к новому занятию. Уже много лет Александра Нестеровна брала на фабрике козий пух и нитки и на дому вязала пуховые платки. Теперь договорились брать материал и для Катюши, которая сначала помогала старой мастерице, а потом и сама постепенно освоилась и начала самостоятельно вязать под руководством Александры Нестеровны. Работа была нелегкая, кропотливая. Старая женщина ревниво и придирчиво следила, чтобы все было сделано добросовестно, как надо, чтобы ни одной затянутой или передернутой петли, никакого малейшего огреха. А если чуть что не так, заставляла распускать вязание и переделывать заново. Словом, никакой поблажки, дело не шутейное, все должно быть в ажуре, как делалось в этих краях испокон веков, чтобы платок был красив, мягок, пушист, пролезал в обручальное кольцо или иной перстень.

Работали в большой комнате, больше всего в дневные часы, пристроившись поближе к окнам, где посветлее. Александра Нестеровна между делом беспрерывно рассказывала какие-нибудь истории, диковинные житейские случаи, которым не было счету. А иногда затягивала старинную казачью песнь, выпевая слова тоненьким дребезжащим голосом.

Под березынькой под белой
Нашла женка свово ратничка.
Эх, свово ратничка…

Осенние вечера наступали рано, тянулись долго, при электрическом свете вязать было труднее, глаза утомлялись, и женщины откладывали работу до утра, отдыхали. В такие часы, до самого позднего времени Катя рылась в книгах, читала все, что попадалось под руку, но с особым интересом листала старые книги. Все больше притягивали томики Пушкина, было их немного, а один лежал на самом видном месте, наверное, его брали чаще других. Это были письма поэта. Несколько страничек были заложены тусклой бумажкой, пожелтевшей от времени. Катя раскрыла книгу на заложенной странице и натолкнулась на письмо Пушкина к жене Наталье Николаевне.

Катя стала читать и изумилась. Это письмо послано Пушкиным жене из этого города. Значит, оно было написано здесь, в самом доме, где Пушкин останавливался в те дни?

«…19 сентября 1833 г.», — прочла Катя и остановилась от волнения. Надо же! И в такое же самое время, осенью! Вот чудеса какие. Письмо из этого самого дома. Подумать только. Сам Пушкин писал! Может быть, на этом месте сидел, покусывал перо и смотрел в окошко.

Она склонилась над книжкой, продолжала читать: