Шум ветра

«Последнее письмо мое должна ты была получить из Оренбурга. Оттуда поехал я в Уральск — тамошний атаман и казаки приняли меня славно, дали мне два обеда, подпили за мое здоровье, наперерыв давали мне все известия, в которых имел нужду, и накормили меня свежей икрой, при мне изготовленной. При выезде моем (23 сентября) вечером пошел дождь, первый по моем выезде. Надобно тебе знать, что нынешний год была всеобщая засуха, и что бог угодил на одного меня, уготовя мне везде прекраснейшую дорогу. На возвратный же путь послал он мне этот дождь и через полчаса сделал дорогу непроходимой. Того мало: выпал снег, и я обновил зимний путь, проехав верст 50 на санях. Проезжая мимо Языкова, я к нему заехал, застал всех трех братьев, отобедал с ними очень весело, ночевал и отправился сюда. Въехав в границы Болдинские, встретил я попов и так же озлился на них, как на симбирского зайца. Недаром все эти встречи. Смотри, женка. Того и гляди избалуешься без меня, забудешь меня — искокетничаешься. Одна надежда на бога да на тетку. Авось сохранят тебя от искушений и рассеянности. Честь имею донести тебе, что с моей стороны я перед тобою чист, как новорожденный младенец. Дорогою волочился я за одними 70 и 80-летними старухами — а на молоденьких… шестидесятилетних и не глядел. В деревне Берде, где Пугачев простоял шесть месяцев, имел я une bonne fortune — нашел. 75-летнюю казачку, которая помнит это время, как мы с тобою помним 1830 год. Я от нее не отставал, виноват: и про тебя не подумал. Теперь надеюсь многое привести в порядок, многое написать…»

Катя не могла оторваться от книги и читала до поздней ночи. Когда погасила свет, долго лежала с открытыми глазами, вслушивалась в темноту, и ей казалось, что по квартире тихо ходит Пушкин, присаживается к полу, берет перо и быстро, быстро пишет…

Утром, когда пили чай, Катя спросила Александру Нестеровну:

— Вы когда-нибудь читали письма Пушкина к жене, которые он посылал из вашего города?

— У нас все их читали. Как же не читать? Наш Сережа и стихи Пушкина знает — как начнет декламировать, хоть целый вечер слушай, без единой запинки отрапортует. А мне больше нравится описание природы. Вроде вот этого: «Зима, крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь». Или такая картина: «У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том: и днем, и ночью кот ученый все ходит по цепи кругом». Чудно, с детства помню. А про Пугачева Пушкин-то все у нас прознал, у яицких казаков выспрашивал, у старых людей выпытывал. В Бердах с одной старухой, слыхать, лично познакомился, так она ему выложила все, что знала, и Емелькин портрет своими словами описала. Такой он и получился в «Капитанской дочке».

Катя слушала Александру Нестеровну с наивным удивлением:

— А мне никак не верится, что Пушкин останавливался в этом доме. Будто какая-то сказка, честное слово. Да где же он тут жил? В какой комнате?

— Жил, жил, милая. А вот в какой комнате, никто точно не знает, только молва говорит, будто в этой самой, где мы с тобой сидим и пьем чай.

Катя уронила чашку на стол и вскочила со стула.

— Да как же это? Так просто? То Пушкин был здесь, а теперь мы?

— Сколько же лет прошло? — покачала головой старая женщина. — Почти сто пятьдесят. А люди как волны морские: одни разбиваются о берег, другие приходят. И так все века, без конца и края.

Катя потрогала рукой подоконник, потом вернулась к столу.