Наконец-то настало время всем нам подняться против того наступательного и оборонительного союза, который заключили друг с другом Пошлость и Упрямство, пока они еще не совсем нас заполонили и пока бедствие это еще не совсем безысходно».
Парадоксальность и резкость суждений Шумана и сейчас могут вызвать у читателя некоторую оторопь. Однако в конечном счете прав оказался Флорестан: «Алмазу прощаешь остроту его граней, закруглять их слишком дорого».
2/ Четыре ноты: предыстория
В созданиях Шумана всегда бывает так: музыка и жизнь, серьезность и ребяческая игра, критическая «злоба дня» и возвышенные размышления о великом и прекрасном – все это нерасторжимо переплетается, буквы перемигиваются со звуками, мелодии перескакивают с одной нотной строчки на другую как воробьи с ветки на ветку, сердечные терзания вдруг находят разрешение в шутке, а задушевные признания сопровождаются юмористической гримасой… И все это погружено в атмосферу таинственности, причудливой недосказанности. Музыка может скрывать в себе странные шифры, цитаты, намеки. Недаром сам композитор писал одному из друзей:
«Таинственное имеет для многих особую силу
и, кроме того, как все сокровенное, – особую прелесть».В полной мере эти черты проявились в знаменитом шумановском «Карнавале» ор. 9. Сам его подзаголовок – «Маленькие сцены на четыре ноты» (
Середина 1830-х годов – это время сложных и глубоких переживаний, во многом предопределивших всю дальнейшую жизнь Шумана. Клара Вик, чье детство прошло на его глазах, превращается из резвого ребенка-вундеркинда в выдающегося музыканта, в прекрасную девушку с тонкой и глубокой душой. Чувства, связавшие Роберта и Клару и заставившие их в дальнейшем много лет бороться за право соединить свои жизни, еще только зарождались. События лета и осени 1834 года помогли влюбленным осознать их. Но, по сути, история эта началась еще несколькими месяцами раньше… Спустя годы в письме к Кларе Вик Шуман так описывал свое тогдашнее состояние:
«Ночью с 17 на 18 октября 1833 года мне пришла в голову самая ужасная мысль, какая только может быть у человека, самая ужасная, какую небо может послать человеку в наказание, – мысль о “потере разума”;
она охватила меня с такою силой, что все: и утешение, и молитва, и насмешки, – все было ничто по сравнению с нею.