Шуры-муры на Калининском

Комнатки были маленькими, но ничего, не баре, зато каждому члену семьи досталось наконец-то по своей отдельной. Расположение их напоминало купе в поезде — длинный-длинный коридор и личное жилье в десять-пятнадцать-восемнадцать квадратных метров по одну сторону от него. Только потолки ниже, чем в поезде. Но все равно все были счастливы! Особенно Лидка. Она обладала уникальной способностью радоваться всему, что ее окружало, и заражала этой радостью других. И у нее наконец была своя большая комната, отделенная от коридора шкафом из модного ДСП. Комната, которую ни с кем не приходится делить, разве что только с гостями — столы накрывали именно у нее, но и этим она очень гордилась. Всем — и ее размерами, и огромным окном, и первыми в ее жизни объемными встроенными шкафами с антресолями, полочками, вешалками и ящичками, куда теперь могло влезть не только свое, но при желании и соседское барахло тоже. Кухонька, конечно, была совсем крохотная, метров семь, не больше, но хоть на метр крупнее той, что осталась на Кутузовском.

Лидкины подруги

С первых же дней после переезда Лидка задружилась с лифтершами, которые работали парами день через два и только-только начинали, затаив дыхание, с нескрываемым удовольствием вникать в межсоседские, межэтажные и семейные отношения жильцов. Лидка принесла им по пакетику собственноручно слепленных пирожных картошка, неэкономно истекающих коньяком, узнала, как кого зовут, кто за что отвечает, и начало любви было положено. И это она сделала отнюдь не по обязанности, а в силу привычки быть со всеми в хороших отношениях и отношения эти поддерживать не только словом, но и десертом. Ну и сразу же представила свою Павочку, которая как никто понимала важность общения и всячески его подпитывала. Сделала это Лида красиво и с выдумкой — известная, мол, гадалка и ясновидящая, хотя потом в приватных разговорах с лифтершами намекнула, что Павочка — настоящая колдунья. Добрая, но вполне способная превратиться в злую, если как следует испортить ей настроение. Так что лучше ей не перечить. Ведьма, короче, настоящая ведьма, вздыхала Лидка. И, главное, не врала: гадать Пава гадала, а что характер иногда был как у ведьмы — чистая правда!

Других своих приятельниц Лида тоже знакомила с лифтершами лично и придумывала каждой что-то эдакое, чтоб выделить из общего серого потока гостей высотки. Все они когда-то давно выступали с Лидой в театре оперетты, кто пел, кто танцевал, но пятерка боевых подруг, костяк, так сказать, всегда оставался неизменным. Раз в неделю они собирались у Лидки на игру в карты, и Лида своей фантазией проложила им безостановочный путь к лифту.

Тяпу, например, она попросила перед первым приходом в квартиру на Калининском, еще до новоселья, надеть одну перчатку на правую руку, и, когда та вошла — а Лида встречала ее внизу, прямо у стола консьержа, — Лида торжественно и тихо, так, словно выдавая государственную тайну, нашептала на ухо любопытной церберши: «Это Энгельсина, та самая, помните, которая девочкой вручила Сталину цветы и которую он взял на руки. Это он именно с ней на той известной всем фотографии. — И Лида подсунула фото вождя с обнимающей его девочкой. — С тех пор она не снимает перчатку, чтобы сохранить воспоминания. Но на самом деле зовут ее Антонина, а имя Энгельсина ей дали только на один день, когда она вручала ему цветы».

И Тяпу запомнили, намертво запомнили, лифтерши даже изображали радость и слегка отрывали зад от стула, когда она входила в подъезд, чем выражали, видимо, трепет перед ушедшим тираном.

Для Надьки Новенькой Лида сочинила другую легенду. Что она, мол, родилась в Оймяконе, самой холодной точке земного шара, и, несмотря на страшные морозы, бегала по утрам даже зимой. В купальнике вокруг дома. Для закалки. Однажды, в особо жестокий мороз, до подъезда не добежала, а замерзла в нелепой позе на тропинке. Хорошо, что ее быстро хватились и долго дома потом оттаивали и отпаивали горячим. Но мизинец на ноге вовремя не согрели, он почернел и отпал. Эта маленькая деталь глубоко засела в памяти пропускающих, Надю никогда не останавливали, а жалели как инвалида и за глаза называли «Оймяконом». Подробностей этих Надька, конечно, не знала.

Про Иветту, Ветку, как звали ее подруги, Лида почти ничего не придумывала. Сказала только, что она из старинной итальянской цирковой династии, что чистая правда, вышла замуж за метателя ножей и достаточно много лет проработала на арене мишенью, ну, знаете, той полуобнаженной девушкой, в которую эти ножи кидают. Однажды муж промахнулся, попал Иветте в руку. Та, не ойкнув, не вздрогнув, не изменившись в лице, словно это было частью номера, с усилием оторвала руку от деревяшки и гордо, с торчащим из предплечья ножом ушла с арены. Мощнейший человек оказался в ее хрупком и нежном теле. На следующий день муж, явившись в дирекцию перебинтованным и подраненным, написал заявление об уходе, а Иветта подала на развод. Цирковая династия прервалась.