Шут

Нужно ли говорить, что его цветной костюм превратился в лохмотья… А новый Шуту летом больше не понадобился — остаток теплых дней он провел в своих покоях, отмеряя часы между пилюлями придворного лекаря.

С охоты Шут вернулся только к утру, когда слуги разобрали шатры и повезли их обратно во дворец на телегах. Повезли вместе с ним, заботливо уложенным между мешком с овощами и свернутым в тюк тентом для походной кухни. Шут плохо помнил дорогу, минувшая ночь и вовсе выпала из его памяти, но одно он понял точно — никто не знал, что с ним случилось. Слуги полагали, будто он неудачно упал с коня во время травли, дамы и вовсе его не видели после забавной сцены с Бархом. За это Шут был благодарен принцу, если такое понятие вообще уместно. Конечно, Тодрик не по доброте душевной утаил правду о происшествии в лесу, он просто опасался навлечь на себя гнев общественности и — особенно — старшего брата. Он верно рассчитал, змей подколодный, что Шут скорее сделает вид, будто ничего не было, чем позволит другим узнать о своем унижении.

Кое-как выбравшись из телеги на хозяйственном дворе, он несколько минут просто стоял, прислонясь к столбу какого-то навеса. Мимо сновали работники и слуги, кудахтали куры, в двух шагах от Шута тявкал щенок, пытаясь вырвать тряпку из рук веселой чумазой девочки лет пяти. Жизнь здесь была совсем иная, чем обычно видел господин Патрик в богато убранных дворцовых покоях. Какая-то женщина прошла совсем рядом с ним, неся кадушку, полную парного молока. От его запаха у Шута еще больше закружилась голова, он понял, что ужасно голоден.

Поймав за рукав первого же мальчика-слугу, Шут велел хоть зарыться, но сию секунду устроить ему горячую ванну. Мальчишка попался дерзкий, но смышленый, он хмыкнул и весело поинтересовался:

— А вы, господин Патрик, где ж так извозились? — темные глаза лукаво сверкнули из-под давно не стриженой челки. Волосы у парня были черные как сажа, а кожа смуглая — явно выходец из южан.

— Пастушек по лесу гонял, одну тебе хотел привести.

— Должно быть, прыткие попались! — парнишка весело рассмеялся. Шут взлохматил его шевелюру и, прихрамывая, поплелся к себе. По дороге он гадал, что за вожжа попала под хвост принцу и его дружкам. Поднять руку на шута всегда считалось дурным тоном, так же, как на калеку, ребенка или монаха. Узнай о выходке Тодрика другие обитатели дворца, скандал вышел бы нешуточный. Конечно, принц и прежде пытался подпортить жизнь любимчику своего брата, но у него это получалось не слишком удачно — всякий раз Шуту хватало везения выкрутиться из неприятных ситуаций. И когда на него пытались 'повесить' беременность одной из придворных дам, и когда обвинили в краже драгоценного перстня у посла из Герны, и даже когда служанка нашла Шутовы золотые бубенцы под королевской кроватью… Почерк принца был легко узнаваем во всех случаях, фантазия у него не отличалась оригинальностью.

Еще проснувшись в телеге, Шут понял, что купание в холодном озере не прошло даром — голова стала тяжелая, свет ранил глаза, и больше всего хотелось залезть в постель. А перед этим принять теплую ванну. Оказавшись в своей комнате, Шут с отвращением сорвал с себя лохмотья, в которые превратился костюм и встретил служанок, притащивших большую лохань, в чем мать родила, грязный, расстроенный и дрожащий от холода. Бросая на господина насмешливо-жалостливые взгляды, женщины споро налили в деревянную ванну горячей воды, забрали то, что было его любимым нарядом и быстро исчезли. Едва только они покинуть комнату, Шут со стоном залез в лохань и, закрыв глаза, растворился в блаженном тепле. Небесная Мать, неужели он дома, неужели этот кошмар закончился…

Неспеша оглядев себя, он понял, что все могло бы быть и хуже: хотя тело болело так, будто его долго и усердно пинали, синяков и ссадин оказалось на удивление мало, а лицо и вовсе не пострадало. Царапина от ветки — вот и все. Публике, конечно, стало б только веселей, превратись Шут в урода, но сам он вовсе не желал себе такой участи — его работа требовала виртуозного владения лицом.

'Повезло, — думал Шут, смывая грязь и боль, — опять повезло… надо бы попросить служанок принести побольше апельсин — я слышал, они помогают от простуды'.

А потом, он спал… Долго и крепко, и когда проснулся, все случившееся казалось ему лишь страшным сном.

Едва открыв глаза, веки которых оказались болезненно тяжелыми и горячими, Шут с досадой понял, что простуда вцепилась в него накрепко.

'И пусть. Зато отдохну от всех, не придется мне любоваться на довольную рожу Тодрика, лишу его удовольствия поухмыляться исподтишка'.

6

Барахтаясь в бредовых видениях, одно другого краше, Шут многократно оказывался лицом к лицу с принцем и каждый раз спрашивал: 'За что? Ну, за что? . Иногда ему снился Виртуоз, но все время в стороне, будто за невидимой стеной.