Шутка

— Давай, — поддакнула и Лиза. — А то и, правда, скучно.

И девочки склонились над столом, и долго над сонным переулком летал смех.

Глава вторая. Осень

Осень стояла теплая, спокойная и красивая.

Краешком мелькали в окне автобуса редкие московские скверики; и листьями, зелеными, бордовыми, фиолетовыми и фантастически-неправдободобными, осень аукала, намекала, что где-то там, совсем недалеко, шумит лес и вкусно пахнет прозрачный воздух, и, едва войдешь под сень веток, мысли воспарят светлые… И тут же за окном сплошным забором вставали каменные стены домов, а вдоль них сплошной поток автомобилей, окутанный жутким чадом.

Катя приехала домой поздно: в метро она все прощалась и все не могла расстаться с однокурсником. Парень был необычен (в школьные годы таких знакомых у Кати не было): с кудрями до плеч, с ехидным смешком на каждом слове, с репликой в ответ на любую фразу и по любому поводу. Пустозвон, выскочка, поверхностный пижон, так думала о нем Катя, впрочем, она и не думала о нем, а так, как бы отметила боковым поверхностным зрением. Такие парни Кате не нравились, она считала их легкомысленными, занятыми лишь утехами и развлечениями — пустыми, а потому они не интересовали ее нисколько, и она даже имени однокурсника не знала; и вдруг, случайно, думала Катя, он оказался рядом с ней, когда она опускала монетку у турникета, и, словно продолжая их прерванную на миг беседу, бросил какую-то пустую фразу о последней лекции. Катя, делая вид, что не замечает его, уже хотела ступить в сторону, но тут парень стал в своей обычной манере, со смешком и иронией, цитировать стихи поэтов ушедших времен, и Катя остановилась, изумленная.

Все воскресные дни (класса с седьмого) Катя проводила на Моховой в детском филиале Ленинки (теперь такая гордая, что получила билет в общий, взрослый зал) и перечитала, казалось ей, всю классическую мировую поэзию, и исписала стихами почти два десятка общих тетрадей, и — почти все! — читала и читала, пока ни запоминала наизусть. От Данте и Овидия до Кобзева и Асадова. Вся Антология Любви, и вершины поэзии, и образчики пошлости, мирно уживались и в тетрадях Кати, и в ее голове, и Катя привыкла и почти как должное принимала, что никто из ее знакомых не мог сравниться с ней в поэтических познаниях.

Сначала Катя поразилась, что однокурсник читает ей наизусть ее любимые строчки, и то удивление было неприятным, но не потому вовсе, что кто-то мог знать то, что знает Катя, а потому что стихи парень читал в обычной своей манере, как бы насмехаясь над ними. Когда Катя читала строчки Цветаевой"…за то, что мне так часто слишком грустно и только двадцать лет", ей казалось, что это они, вместе с Мариной, сказали так, потому что (правда, грустно Кате бывало редко) ей было почти двадцать и чудилось, что Марина шепнула те строки ей, только ей, тихонько, на ушко, как задушевной подружке, никто не слышал, не знал.

Иногда Кате казалось, что она сама думает строками Цветаевой — не всеми, конечно, она не все читала, что написала поэтесса, да и многое из прочитанного проходило как бы мимо нее, было ей не очень понятно, а потому и не очень интересно, но те строки, что оставались в Кате, были ее личными строками, и (но это была тайна, о которой не знали и подруги, а они бы не поверили, что у Кати может быть от них тайна, ведь Катя, она такая открытая. Но тайна была) Кате верилось, что в ней, в Кате, живет душа Марины Цветаевой, ведь они родились в один день, и появилась Катя на свет вскоре после гибели поэтессы, и, может быть, душа Марины Цветаевой витала, прощаясь, над Землей и… не захотела ее покинуть.

Конечно, от подобных мыслей душа Кати обмирала и настраивалась на возвышенный лад, но разве не про нее, не про Катю "и зелень глаз моих, и нежный голос, и золото волос"? Да и "за всю мою безудержную нежность и слишком гордый вид" — да разве так можно сказать про кого-то еще, не про Катю?

А этот парень, однокурсник, лихо так, походя и залихватски, и, главное, не шепотом, душа душе, а в полный голос в многолюдном многошумном метро, в сутолоке озабоченных пассажиров, что спешат и мимо, и навстречу, и следом, и поглядывая насмешливо, прочитал пару стихотворений Цветаевой, и Катя и обиделась, и расстроилась, и растерялась, но и сказать еще ничего не успела, еще даже не знала, что же она хочет ему в ответ на его декламацию сказать, а тот тут же, бросив пару слов для связи, так же походя, лихо и посмеиваясь, продекламировал строчки Ахматовой, которую Катя даже в мыслях своих называла не иначе, как Анна Андреевна, и каждой буковкой знакомые строчки прозвучали как стихи чужие и неизвестные.