Шутка обэриута

И мало того, что я, прошагавший долгую жизнь свою не в ногу с колоннами современников, был один на один с площадью, настороженно-отчуждённой, был один на один с Петербургом, с деловитой гордостью переживавшим туристический бум, а обо мне позабывшим; пожалуй, сейчас и здесь, в персональном пространстве своём, я пугающую двойственность уловил, да-да, я был, несомненно, был здесь и – здесь же – отсутствовал, что-то новенькое, одновременно быть и не быть, поразительно! – всё узнаваемо, но, и, правда, ни одного узнаваемого лица, пусть постаревшего, я не смог бы выудить в равнодушном броуновском движении. А когда-то на площади, у булочной ли, аптеки, керосиновой лавки, мне адресовались кивки, улыбки, приветливо-небрежные взмахи рук.

Ну почему же ни одного?! – за витражом британской кондитерской увидел популярного актёра соседнего театра «Ленсовета», на сей раз – в роли экзотичного, не от мира сего, футбольного болельщика с сине-белым шарфом «Зенита», повязанным небрежным узлом на шее, – кумира спортивных телепередач, где эксплуатировалось амплуа преданного клубу чудака-юмориста; в кондитерской, пожалуй, он был ещё и в образе потрёпанного страстями, нервического героя-любовника почтенных лет, с всклокоченной седоватой шевелюрой, дряблыми от макияжа щеками и внушительным, как у каменного топора, профилем, – актёр-болельщик, сочетая в богемно-вальяжном облике озабоченность и расслабленность, восседал на малиновом диване, нервно нажимал кнопки мобильника, умудряясь при этом лениво помешивать кофе.

Уют, покой; плафоны изливали медовый свет…

Но! – к актёру подбежала яркая девица, склонилась к уху… я не знал, чем бы себя занять…

Тем временем из чрева автобуса, из дверцы в лакированном синем боку, аккуратным ручейком потекли в вестибюль гостиницы «Достоевский» одинаковые американские пенсионеры, а я, готовый «от нечего делать» вновь погрузиться в смешанные мысли-чувства свои, но – за чашечкой кофе, ибо наглядный пример актёра-гедониста не мог не быть заразителен, – ощутил, как недавно в Сиене, толчок в груди; повиновавшись сердечному толчку, чудесно опознав его направление, шагнул в просторный, с отблесками плоских настенных витрин, тамбур-антре «Владимирского пассажа».

И – увидел отца, идущего мне навстречу.

Разорвался круг мыслей?

Умопомрачение?

Чуть опущенная голова, шаркающая походка… и опомниться не успел: фигуру отца по вертикали, идеально ровно, как бритвой по линейке, разрезала на две симметричные половинки щель, расширявшаяся влево и вправо, – автоматически разошлись полотна стеклянных дверей, я понял, что передо мною был не отец, а моё шагавшее навстречу отражение в зеркальном стекле; постарев, я стал пугающе похож на отца.

Так я это был или – не я?

Довесок замутнённого смысла к солнечным радостям…

Ошеломлённый виртуальной встречей с отцом, точнее – с двойником отца, невольно мной с пугающей достоверностью воплощённым, я замер в многоэтажном атриуме, а ко мне, как к лёгкой добыче, кинулся клоун в ядовито-зелёном мешковатом пиджаке, широких и коротких чёрно-белых клетчатых брючках, апельсиновых, карикатурно больших узконосых щиблетах, и, как водится у клоунов-ковёрных, в парике, с рыжими паклевидными космами и прикреплённым на резинке, обнявшей рыжий затылок, лаково-красным носом-картошкой, – подскочив, с ловкостью ковёрного поскользнувшись, словно на льду, на зашлифованных до блеска мраморных плитах, клоун устоял на разъезжавшихся ногах, скорчил рожу, дурашливо поклонился и вручил мне три карточки, отпечатанные на мелованном картоне.

Опять поклонившись, клоун надул свекольные щёки и выпустил на волю голубой воздушный шар, который до этого болтался на длинной нитке, привязанной к пуговице пиджака; шар взмыл к стеклянному небу, прибился к одному из заглядывавших в атриум мансардных окон гостиницы «Достоевский».

На карточке, предлагавшей судить всемогущего небесного анонима по делам его, была оттиснута фраза-слоган: «Случай – орудие Провидения»; внизу, в правом уголке, петитом, – электронный адрес оккультной службы; пресс-службы Провидения?

По сути, – адрес Провидения?

Маркетинг на недосягаемой высоте! – на запрос отвечу мейлом в небесную канцелярию, за справку ли, комментарий отблагодарю лайком.

Так, шутки в сторону, – на второй карточке, с виньетками в духе Ар-Нуво, – приглашение на столетний юбилей Толстовского дома, рождённого, – так и написано, «рождённого», – в 1912 году; на обороте карточки, – историческая справка. Что обещают на празднике-юбилее? «Костюмированное представление с аттракционом «Время, назад»! спродюсированное холдингом «Зазеркалье», разыграют актёры петербургских театров, и – в полном составе, – труппа «Лицедеи».

Как же я, придирчиво озиравший Владимирскую площадь, подбирая для неё, «от нечего делать», символические опоры, впал в «созидательное безделье» и забыл о Толстовском доме?

Непростительная забывчивость! – это ещё одна незримая и символическая, спрятанная за слоем фасадов, опора Владимирской площади и, думаю, всего Петербурга.