Шутки в сторону

— Забирай, а то еще разоришься!

Глава 22 Две дворняги в хозяйских покоях

Ремезов сорвался с места в карьер, потому что вспомнил того ювелира. Именно Школьник лет семь назад проходил свидетелем по делу о крупной краже драгоценностей у заслуженной артистки республики Элеоноры Гати, гордости местного драматического театра. Она уже года два покоилась на кладбище, а в то время, когда Ремезов познакомился с ней по причине столь неприятной, как кража, хотя и выглядела дамой преклонного возраста, но прекрасно сохранившейся. С другой стороны, при отличной сохранности внешности крыша у нее, увы, поехала. Мадам Гати (в отделе все, не сговариваясь, дружно называли старую артистку мадам) страдала глубоким склерозом. Про нее в театре ходили легенды, рассказывали, что в самый разгар спектакля она могла перепутать роли и без всякого перехода перевоплотиться, например, из Раневской в леди Макбет, и наоборот. Но от нее в театре не только не избавлялись, ее любили, опекали, старались занять, ибо она была одинокой и без работы попросту бы зачахла.

Так вот, эта самая престарелая Элеонора рассказала Ремезову настолько потрясающие вещи, что он даже не знал, как и относиться к ее историям. О происхождении пропавших драгоценностей, например, она поведала в задушевной беседе за чаем из старинного фарфорового сервиза, будто они были ей подарены не кем-нибудь, а Лаврентием Берией. А когда Ремезов вытаращил глаза, без тени смущения пояснила, что продолжительное время исполняла роль любовницы зловещего наркома. Честно говоря, он решил попросту пропустить мимо ушей ее россказни, поскольку это его в принципе не касалось. От него требовалось найти драгоценности, а не исповедовать шибко подряхлевших красавиц, живущих воспоминаниями бурной молодости.

В конце концов сокровища были найдены, и без сверхъестественных усилий. Обокрала старую актрису костюмерша театра, которая частенько бывала у нее в доме, причем камушки из заветной шкатулки она извлекла буквально под носом у хозяйки. На поиски ушло около недели только из-за того, что потерпевшая обнаружила пропажу не сразу, а спустя полмесяца, что значительно расширило круг подозреваемых — кто у нее за это время только не побывал в гостях.

А ювелир Школьник привлекался в качестве свидетеля: именно ему предлагали купить драгоценности, но смышленый старичок быстро скумекал, что красивые камушки краденые, и отказался. Что самое интересное — когда преступницу уличили, сама артистка выступила в защиту костюмерши, требуя снисхождения в связи с тяжелым материальным положением и сложными семейными обстоятельствами воровки.

Элеонора Гати заламывала руки, как в немом кино, и вопрошала уличенную в краже костюмершу томным коровьим голосом:

— Милочка моя, что же вы мне ничего не сказали? Я бы с радостью вам помогла. Господи, да что стоят эти стекляшки по сравнению с человеческим сердцем и теплом!

Ремезову показалось, что «милочка»-костюмерша смотрела на ограбленную ею артистку с нескрываемой ненавистью, ничуть не смущаясь своим поступком, не оценив и благородство жертвы. Вот, собственно, и все. Нынче актрисы уже давно не было в живых, а что стало с ее драгоценностями, один Бог знает. Не исключено, что в конце концов они таки достались бессовестной костюмерше.

Ремезов припарковал машину у арки возле дома постройки сталинских времен. Вышел и в задумчивости наподдал ногой банку из-под пива. У него было такое чувство, будто он возвращался в давнее время неспешных рассказов Элеоноры Гати о незамысловатых театральных интригах и — главное — к непродолжительному роману с молодой актрисой из местного театра. Она была талантлива, и Ремезов это признавал. Талантлива на сцене, талантлива в любви, талантлива до такой степени, что, кажется, не делала различий между театром и жизнью. Она не задержалась ни в городе, ни в жизни Ремезова, при случае упорхнула в Москву. Удачно снялась в фильме известного режиссера, и фильм тот получил приз на престижном международном фестивале. Об этом Ремезов узнал из иллюстрированного журнала, потом ее след для него окончательно затерялся.

Похоже, он до сих пор по ней тосковал, тосковал, не в силах примириться с тем, что она так легко его оставила, наговорив напоследок кучу милых несуразностей. Она сидела перед спектаклем в своей гримерной, чем-то мазала лицо и говорила ему, какой он милый, замечательный медведь-коала, а сама находилась уже далеко-далеко, и там ему не оставалось местечка даже в качестве приятного воспоминания. Ремезов как ошпаренный выскочил из ее гримуборной. Потом он часто думал, что же ввергло его в такое состояние, и понял: он испугался самого себя — того, что захочет удержать ее любым способом.

Отгоняя назойливые воспоминания, Ремезов нырнул под арку. И тут неожиданно признался себе с тоской, что в этой журналисточке было что-то от нее, от юной актрисы. И от этого таинственного «что-то» возникло ощущение опасности, от прежде неведомой ему Светланы Коноплевой, буквально свалившейся как снег на голову.