Шведский всадник. Парикмахер Тюрлюпэ. Маркиз Де Боливар. Рождение антихриста. Рассказы

Среди жителей Ла Бисбаля — скромных маленьких людей, зарабатывавших свой хлеб виноделием, разведением оливковых деревьев, мелкой торговлей зерном, скотом либо выделкой грубошерстных тканей, — это событие поначалу вызвало удивление и много разноречивых толков, но большей частью радостных, потому что они чувствовали себя польщенными браком такого высокопоставленного офицера с девушкой из их городка, и особенно — что его выбор пал на Монхиту, которую все знали и любили. И если раньше — в первые дни — были еще недовольные, которые злобно погладывали на нас и, конечно, между собой звали нас оккупантами и богохульниками, изгнание которых будет прекрасным делом, то после свадьбы полковника мы всюду видели дружелюбные и любопытные лица. Священник сказал проповедь о былой дружбе христианских народов — испанцев и немцев — во времена Карла Пятого, об их общей славной борьбе с турками.

Донон и я каждый вечер проезжали верхом по улице Кармелитов и заставляли лошадей выделывать смешные вольты перед домом полковника. Но ни разу Монхита не показывалась нам. За решетками окон всегда было тихо, одни каменные фески сарацинов торчали над порталом.

В первое воскресенье после Рождества Эглофштейн зашел около полудня ко мне на квартиру, чтобы позвать меня на обед к полковнику, как было заведено у нас в полку: на постое офицеры по воскресеньям обедали у командира полка.

Мы прошли рыночную площадь — через воскресную толчею торговок, которые предлагали нам сыр, яйца, хлеб и птицу, и неизбежных нищих, которые протягивали нам грязные образки разных святых, чтобы поцеловать их и вознаградить подающих милостыню. За церковью Марии дель Пилар вся эта стая отстала от нас. Эглофштейн оживился и начал рассказывать.

— Дело идет хорошо. Даже лучше, чем я ожидал! — заявил он, похлопывая себя хлыстом по сапогу. — Видно, этот Дубильная Бочка — глупый и терпеливый баран. Залег, не шевелится, ждет сигналов. И будет ждать, сколько мне будет угодно!

Он тихо засмеялся.

— Дом на улице Капуцинов строжайше охраняется. Этот Салиньяк хорошо исполняет свое дело. Всегда начеку и смотрит на каждого, кто туда подходит, как на дьявола, ищущего грешные души. И если его сиятельство, маркиз де Болибар, вздумает тайно пробраться туда, чтобы запалить свою гнилую солому, ему не уйти, разве что он превратится в мышь или воробья!

— Я же вам говорил — маркиз де Болибар мертв! — перебил я.

Эглофштейн остановился и удивленно поглядел на меня.

— Йохберг! Вы же не дурак! Или вы сегодня с утра налакались аликанте? Я разозлился.

— Да, маркиз убит, я точно знаю. И вы сами приказали его расстрелять. Что мы, все были тогда слепы, в рождественскую ночь, что не опознали его?

— Вы что, Йохберг, всерьез хотите меня уверить, что тот грязный бродяга, погонщик мулов, который украл у Кеммеля несколько талеров, был кузен короля Испании?!

— Именно он, господин капитан. Теперь он зарыт возле городских ворот, а его собака все еще шляется возле привратной вахты и прыгает на меня, когда я подхожу к ней близко…

Эглофштейн наморщил лоб.

— Ну, Йохберг! Я знаю, с некоторых пор вам понравилось злить меня противоречиями. Но вы же все-таки поумнее других, зачем вам говорить «сладко», если кто-то скажет «кисло»…

Он замолчал, раздосадованный, и мы несколько минут шагали, не глядя друг на друга.

— Да, я вас перебил, господин капитан, — заговорил потом я, — вы же хотели мне развить ваши планы…

— Ну, что мои планы? — он оживился. — Вы же знаете, мы ждем транспорт с порохом и боеприпасами, ведь наши запасы после последнего боя совсем недостаточны. Очень мало зарядов, Йохберг. Но транспорт уже миновал деревню Сарасачо, дня через три-четыре прибудет сюда!

— Если только Дубильная Бочка не приготовил засаду, — хмуро вставил я.

Мы дошли до трактира «У крови Христовой», на двери которого красовался вырезанный из дерева святой Антоний, весь мокрый от талого снега. Этого святого в Испании весьма почитают и призывают его имя, пожалуй, чаще всех двенадцати апостолов вместе взятых.

Эглофштейн остановился и повернулся ко мне.

— Дубильная Бочка? Он пропустит конвой, потому что без знака от маркиза, без соломенного костра, он ничего не решится предпринять. А я подам ему этот знак сам, но после того, как порох и пули будут у нас в городе. И пусть тогда его люди вылезают из своих дыр — мы переловим их, как мальчишки ловят стрекоз, и с герильей в этой местности будет покончено!

Он толкнул дверь и позвал:

— Брокендорф! Гюнтер! Вы готовы? Вы же знаете — кто опоздает, полковник может посадить под домашний арест!

Оба офицера вышли, раскрасневшиеся от выпитого вина и азарта игры.

Впрочем, возбужденным выглядел только Гюнтер; Брокендорф смотрел флегматично, как всегда, когда ему не доставалось напиться вдоволь.

— Ну, кто-нибудь из вас уже проиграл свои сапоги? — смешливо спросил Эглофштейн. — Играли в последний листик? Или в тридцать одно?

— Сыграли в карнифель. Я немного выиграл, — ответил Гюнтер.