Шведский всадник. Парикмахер Тюрлюпэ. Маркиз Де Боливар. Рождение антихриста. Рассказы

— Долги! Может, он наделал долгов и скрывает от меня? Эти двое ссудили ему денег, а теперь приходят, чтобы припугнуть и заставить платить. Они просто искатели золота, ростовщики, а этот аббат наверняка не настоящий аббат! Но нет, у него не может быть долгов! Как бы он тогда купил еще одного мула к тем двум, что уже стоят на конюшне? Тридцать шесть скудо выложил он за него, а ведь эта скотина и шести не стоит. Он вечно кусается и брыкается, а чтобы его оседлать, требуются двое здоровенных парней.

Опечаленная и угнетаемая тревогой, она вновь предалась воспоминаниям.

— Торговец зерном Тапуччи. Удивительно, как это наши квартальные бедняки до сих пор не разделались с ним?.. Лука Загороло, седельный мастер. Чуть не забыла, есть еще один Загороло, который платит за место в церкви Святого Духа. Тот называет себя маклером. Потом парикмахеры, что живут внизу, в доме напротив. Их всего-то двое, муж и жена, а шуму от них за десятерых!

Вдруг ей вспомнилось, как однажды в мастерскую приходили, тоже среди ночи, двое мужчин и спросили свинцовые грузила для утяжеления сетей. Они очень торопились, ибо с восходом солнца им уже хотелось выйти на ловлю. Она пожелала им удачи, полных лодок рыбы, и один из них, совсем седой старик, ответил: удача наша — от Бога! Это были честные люди; они хорошо заплатили и ушли. Но эти двое, дворянин и аббат (если только он и вправду аббат что-то она не видела молитвенника или других книг у него в карманах), эти двое такие странные…

Она прислушалась. Мимо дома медленным шагом прошел полицейский патруль. Свет фонаря пробился в комнату и осветил медную лохань, кожаный фартук сапожника на стене, лампу, кружку для воды, образ Иоанна Крестителя — а потом все вновь погрузилось во тьму. Шаги постепенно затихли вдали.

Неподалеку, в соседнем дворе, залаяла собака, ей откликнулась другая. Женщина лежала и тревожно прислушивалась. И вот на колокольне пробило двенадцать, и с последним ударом сапожник тихонько поднялся с постели.

Она не пошевелилась, а лишь еще крепче зажмурила глаза, притворяясь спящей. Ее сердце билось неуемно и громко, ибо муж так близко склонился над, что она чувствовала на лице его дыхание.

С улицы донесся негромкий свист. Сапожник резко выпрямился. Она услышала, как он поспешно завозился в темноте, подбирая свою одежду. Потом он выскользнул в дверь, и спустя мгновение жена услышала его шаги уже в мастерской.

С минуту было совсем тихо. Потом скрипнула на петлях входная дверь и вскрикнул во сне один из мулов. Снова ненадолго наступила тишина, и вдруг она услышала знакомые голоса: блеющий тенорок аббата и приглушенный до шепота бас гиганта со шпагой. Женщина ждала. Из дырочки в двери пробился свет масляной лампы, отбросив ей на руку круглый блик.

Теперь пора: она бесшумно встала и, тихо ступая, скользнула к двери.

Через дырку была видна только небольшая часть мастерской. В поле зрения женщины попал наполненный водой стеклянный сосуд, в котором отражалось пламя лампы, рабочий стол и — над столом — большая, исцарапанная дратвой, коричневая от вара рука ее мужа.

Рука эта сжимала металлический подсвечник. Она пробовала его на вес и поворачивала во все стороны. На миг рука исчезла, а потом вновь появилась над столом, но уже не с подсвечником, а с тонкой серебряной цепочкой.

Тут женщина поняла, что происходит в мастерской: эти двое, дворянин с пластырем на щеке и фальшивый священник, были обыкновенными ворами, которые принесли на продажу краденые вещи. Но как могло случиться, что ее муж, который регулярно ходит в церковь, занимается честным ремеслом, торговлей и держит мулов в конюшне, стал укрывателем краденого?!

В ней больше не было страха, а только гнев и стыд — ведь эти двое сделали из ее дома воровской притон и втянули в свои грязные делишки ее мужа, заставив его забыть Бога и свою честь. Гнев настолько овладел ею, что она, не сдержавшись, толкнула дверь и вошла.

Дворянин, аббат и сапожник сидели вокруг стола, на котором лежали самые разнообразные вещи: две серебряных ложки, подсвечник, песочница из кованой меди, ножницы, цепи, разбитый бокал, сильно потрепанная шелковая шаль и черепаховая коробка без крышки. На полу у двери лежала конская сбруя с латунными украшениями. Вся эта троица так погрузилась в изучение этих вещей, что в первый момент ни один из них не заметил появления женщины.

Однако позади них, в самом темном углу комнаты, стоял четвертый высокий, худой, одетый в черное мужчина с узкими кистями рук, темными глазами и необычайно бледным лицом. Его можно было бы назвать даже красивым, если бы не страшные шрамы от ожогов, покрывавшие его лоб и облезлый череп. Он сразу же увидел женщину, но не издал ни звука, а только враждебно глянул на нес. Молчание длилось довольно долго, и женщина вновь ощутила страх, заставивший отступить ее в угол и зажмуриться.

— Шляпа или шлем? — вдруг спросил, ни на кого не глядя, сапожник.