Шведское огниво

– Может быть, ты хочешь сказать что-нибудь в защиту единоверца? – вспомнил один из судей про почтенного Соломона, терпеливо томившегося на скамье у стены.

Тот проворно вскочил и вышел на середину. По комнате распространился запах благовоний. Соломон смиренно склонил голову, увенчанную прекрасной желтой чалмой, какие носили евреи еще в Багдаде халифов, и строго вымолвил:

– Мне нечего сказать по этому делу. Я здесь совсем по иной причине.

Изумлению наиба не было границ. Неужели хитрая лиса Соломон пошел на попятную и отступился от менялы?

– Мое дело касается вопросов веры, – между тем продолжал тот. – Точнее сказать… – Он выдержал паузу и возвысил голос. – Оскорбления веры! Ведь именно с этим вопросом люди должны идти в суд, который разбирает дела по Ясе великого Чингисхана. Тем более что наш обидчик здесь! – Соломон сделал шаг вперед, полуобернулся и величественно вскинул руку в направлении нукера Могул-Буги. – Этот человек вчера вооруженным явился со своими товарищами в нашу синагогу, где мы молились по случаю наступления нового года. Прервал наш праздник, оскорбил наших прихожан. Мы просим защиты у дивана и эмира!

Нукер вспыхнул, бросился к Соломону и тут же встал как вкопанный, словно натолкнувшись на грозный голос одного из яргучи:

– Остановись, несчастный! Или ты умрешь прямо сейчас! Если ты не понял, то я поясню: тебя обвиняют в святотатстве! – В суде повисла тяжелая, как ртуть, тишина. – Мы слушаем твои оправдания. Помни, каждое твое слово сейчас весит, как каменная глыба, а вот твоя жизнь – легче воробьиного перышка.

– К тому же ты обманул нас, – печально добавил эмир. – Оказывается, ты не обратился с просьбой к моему наибу, а самовольно схватил человека без всякого закона.

Он был прекрасно осведомлен Златом о подробностях дела, но счел приличествующим именно сейчас проявить рвение к правосудию. Раз уж представилась возможность щелкнуть по носу молодого да раннего Могул-Бугу. Ведь сам эмир оказывался вообще в стороне. Евреи пожаловались – суд вынес решение.

Дело принимало нешуточный оборот. За святотатство по Ясе – смерть. Яргучи не могли не понимать, что наживут в лице Могул-Буги смертельного врага. Его сестра – любимая жена Узбека. Та самая ночная кукушка, что перекукует любую дневную. За ним – могущественный род кунгратов.

Между тем молоденький нукер испугался не на шутку:

– Я не знал! Не знал, что это молельный дом! Клянусь! Откуда мне знать? Церковь вон сразу видно – крест. Мечеть тоже легко отличить.

– Это способно лишь смягчить твою вину, но не снять ее.

Неожиданно за юношу вступился один из судей:

– Не всякое место, где люди молятся, можно считать храмом. В свое время хан Угедей не причислял к ним еврейские синагоги! Скажи, почтенный, можно вашу молельную считать храмом?

Соломон замялся. Но его неожиданно поддержал Бадр-ад Дин:

– Какая разница: храм – не храм! Людям помешали справлять их обряды, вторгшись на молитвенное собрание. А что он не знал, так это его вина. Мог бы и поинтересоваться.

Вмешательство мусульманского кади судьям было совсем не по душе. Он явно лез не в свои дела. Однако связываться с мусульманами тоже никому не хотелось. Как-никак сам Узбек объявил себя султаном, защитником их веры. Поди поперечь. На всякий случай спросили обвиняемого:

– Ты мусульманин?

Тот после недолгого колебания подтвердил. Тогда спросили Бадр-ад Дина:

– По вашей вере его поступок предосудителен?

Кади поскреб затылок и подтвердил:

– Если бы почтенный Соломон обратился с жалобой ко мне, я бы присудил этому юноше штраф.

– Юноше не повезло, что Соломон не поступил именно так, – прервал прения эмир. – Сейчас это дело слушает диван-яргу, который руководствуется Ясой.

В зале снова повисла тишина. Все посмотрели на нукера с жалостью.

– По Ясе приговор может быть только один, – подал голос старший яргучи.

– Похоже, этот юноша действительно совершил свой скверный поступок по неразумению, – неожиданно объявил Соломон. – Он так молод и усерден не в меру. Если он раскаивается, я готов отозвать жалобу и примириться.

– Мы ждем твоего слова, отрок! – Яргучи явно умышленно обратился к подсудимому как к совсем несмышленому мальчику. – Кстати, назови свое имя.

– Сулейман, – буркнул тот, покосившись на Бадр-ад Дина.

– Так мы с тобой, оказывается, тезки! – всплеснул руками иудей. И, не дожидаясь ответа, воскликнул: – Прощаю! Прощаю! Прошу суд прекратить дело по примирению сторон. Надеюсь, плату дивану за беспокойство Сулейман не откажется выплатить? Пусть яргучи назовут ее размер.

– Пять сумов.

– У тебя есть деньги? – участливо повернулся Соломон к растерявшемуся нукеру. – Я одолжу.

Эмир уже едва сдерживал смех. Всем было понятно, что незадачливый посланец Могул-Буги по меньшей мере лишился коня. Как говорится, «пошел за шерстью и сам вернулся стриженым».

Не успел Соломон отсчитать судейскому писцу серебро, как появился битакчи, посланный с Касриэлем за его бумагами. Он выглядел озабоченным:

– Контора ограблена сегодняшней ночью. Кто-то выломал дверь, перерыл все внутри и похитил ларец с бумагами.

Повисшую тишину прервал негромкий голос эмира: