Швейная машинка

Джин

Апрель 1911 года. Клайдбанк

Зал для собраний был переполнен, и со своего места на трибуне Дональд оглядывал ряды присутствующих. Все стулья оказались заняты, не осталось места и в проходах. Он отчаянно старался не подвести собравшихся, но понимал, что новостям, которые ему придется сообщить, никто не обрадуется. Стуча ботинками по доскам пола, Дональд вышел к краю сцены и стал дожидаться, когда утихнут все разговоры. Для него — и для всего движения — было важно, чтобы люди узнали все официально, от профсоюза, а не из слухов в очереди или на улице. По крайней мере, это он мог устроить.

Когда в зале наступила тишина, Дональд начал:

— Друзья, спасибо, что пришли сегодня. — Он замолчал, давая возможность еще нескольким опоздавшим занять места в конце зала. — Товарищи, состоялась встреча с руководством, и у меня для вас новости. — Дональд помедлил еще несколько секунд. Как же это сказать? — К сожалению, новости не те, на которые мы надеялись.

Он увидел, как собравшиеся качают головами, как поникают их плечи, услышал вздохи разочарования.

Из середины зала раздался глубокий мужской голос:

— Ну же, Дональд, не тяни. Что там?

Проще всего было сообщить новости честно и прямо.

— По вопросу забастовки пройдет голосование. Руководство отправило каждому из нас открытки с вопросом, вернемся ли мы на работу. — Он помахал в воздухе листком бумаги. — Их доставляют прямо сейчас, пока я тут с вами разговариваю. Вернувшись домой, многие из вас найдут их на пороге.

Послышалось шарканье.

— Откуда ты знаешь? — На этот раз голос был женский.

— У меня свои источники, лучше их не раскрывать. — А теперь предстояло худшее. — Если наберется шесть тысяч голосов за то, чтобы продолжать работу, компания откроет ворота и запустит машины. — Дональд стоял прямо, перебегая взглядом от одного лица на другое. — Важно не дать себя одурачить.

Ропот нарастал. Он подождал, пока не наступит тишина и внимание полностью не переключится на него.

— Они не хотят и не будут удовлетворять наше требование по поводу коллективного договора. — Дональд принялся ходить по левой стороне сцены.

Джин, сидевшая в переднем ряду, почувствовала, насколько люди вокруг нее сникли. Она перевела взгляд на свои туфли: подошвы были тонкими, и стопы ощущали каждую неровность пола.

Дональд повысил голос. Его никто не учил выступать, но им двигала страсть:

— Это значит, что ничего не изменится. — Он перешел с левой стороны сцены на правую.

Джин следила за ним глазами, как и все остальные.

— Каждый цех должен будет вести переговоры о зарплате от собственного имени. Они хотят, чтобы ты, ты и ты, — он указывал пальцем на присутствующих, — думали, что это и есть прогресс. — Дональд вернулся к трибуне и проговорил, ударяя по ней кулаком после каждого слова: — Ничего. Не. Изменится.

— Но это деньги в наши карманы, а мне надо платить за квартиру, — раздался голос из конца зала.

Дональд ответил сочувственно, но твердо:

— Нам всем нужно платить за квартиру. Мы уже далеко зашли. Не дайте себя запугать.

Непонятно было, какой эффект произвели его слова. Напоследок он обратился к собравшимся еще раз:

— Я очень прошу вас: если вы решите проголосовать, напишите на открытке слова: «Обратитесь к стачечному комитету». Они должны нас услышать!

Последовали жидкие аплодисменты, ободрительные и гневные выкрики, но Дональд понимал: почти все сломлены.

Зал опустел, а с людьми ушел и бойцовский дух. И это вселяло в него тревогу.

Джин медленно брела к своему прежнему дому. Она пыталась предугадать будущее, прислушиваясь к разговорам вокруг, но оптимизма это не прибавляло. Как же ей не хотелось снова оказаться в той квартире и встретиться с отцом! Даже на расстоянии она чувствовала его враждебность. К тому же сейчас он наверняка доволен тем, как развиваются события. Уйдя от отца, Джин радовалась, что избавилась от его гнева и его правил. Но она должна была сейчас вернуться: ее открытка для голосования придет на ту квартиру.

Дверь оказалась не заперта, и доставать ключ не пришлось. Хотя стояла ранняя весна и сияло солнце, в квартире было холодно, огонь почти погас. Угли в печи совсем не давали жара — можно было разве что вскипятить чайник. Она тут же напомнила себе, что теперь ей не нужно разводить огонь и подбрасывать уголь. Конверт с открыткой для нее стоял на тяжелой деревянной полке над печкой.

Джин не помнила, когда она в последний раз получала какую-то почту. Она взяла конверт. Под ним оказался другой, адресованный отцу той же рукой. И еще один — для матери.

Она услышала за спиной шаги и развернулась.

— Итак, ты здесь. Вовремя, — сказал отец, встав между ней и дверью. — Почтальон вот принес.

— Я вижу, — ответила Джин. Она снова взяла письмо в руки и провела пальцем по неровному краю, вскрытому ножом. — Когда оно пришло?

— Со второй почтой.

— И ты открыл? — Джин смотрела ему прямо в глаза, чувствуя прилив уверенности.

— Да. — На него это не произвело впечатления. — Какая может быть причина, по которой я не должен открывать письма, пришедшие на мой адрес?