Швейцарские горки. Испанский сапог

– Но, честно говоря, меня больше занимает другой момент. Понимает ли он, какую роль можешь сыграть тут ты, мой друг? То есть знает ли он то, что узнал к своему несчастью, бывший швейцарский муж Жени?..

Ледников пожал плечами. Но Немец продолжал гнуть свое:

– А если знает, что он решит предпринять в связи с этим? Предпринять в отношении тебя, мой беспечный друг! Я бы на их месте очень этим озаботился. А на твоем очень сильно поберегся. Потому что второй раз в подвал тебя сажать не будут. А, к примеру, просто сбросят вот с такого моста. Благо их в Берне до чертовой матери…

Глава 23 Periculum in mora Опасность в промедлении

Следователю необходимо убедить человека в том, что ему выгодно дать показания. Для этого надо создать впечатление, что у него нет другого выхода.

Иногда маленькой девочке в голубом матросском костюмчике становилось скучно или грустно возиться в своей комнате с куклами и цветными карандашами. Тогда она садилась на трехколесный велосипед и, старательно распахнув дверь как можно шире, въезжала в большую комнату, где было полно взрослых людей. Увертываясь от тянувшихся к ней со всех сторон рук, девочка сосредоточенно пробиралась в тот угол, где среди чужих лиц светилось лицо матери.

Она подхватывала девочку на руки, усаживала на колени и говорила уже только с ней, как будто вокруг не было чужих. И девочке уже не было грустно и не хотелось плакать. Потом ее относили спать, и она легко и счастливо засыпала под гомон голосов и музыку за стеной.

Но бывали и другие ночи, когда от шума за стеной ей вдруг становилось одиноко и страшно, а глаза набухали горячими слезами. Сначала она куталась с головой в одеяло, а потом, отбросив его, садилась в кровати и громко звала мать, заходясь в плаче от неясного страха. И ей мерещилось, что матери нет там, за стеной, что там только чужие, страшные люди и никто не отзовется на ее зов. Но еще страшнее будет, если они услышат и придут, а матери среди них не будет.

Она сидела одна в темноте, уставившись на закрытую дверь, а в окне за ее спиной высилась глухая серая стена соседнего дома с единственным, всегда черным окном под самой крышей. Это черное окно вызывало у девочки необъяснимый ужас. Что-то страшное копилось, возбухало и клокотало за ним, грозя всякий миг вылиться наружу. Девочка захлебывалась слезами, а ужас подползал сзади, выгибал ей спину и запрокидывал голову. Она судорожно, до боли изгибалась, спасаясь от его прикосновения, и каждый звук в комнате казался ей звуком его приближения.

И вдруг стремительно распахивалась дверь, и в комнату в потоке слепящего света врывалась мать в тонком шелестящем платье. Девочка протягивала к ней руки и принималась рыдать еще отчаяннее, но уже не от страха, а от обиды, что мать не приходила так долго.

Она с улыбкой шептала ей что-то, а девочка только прижималась к ней все сильнее, и голова ее кружилась от терпкого запаха духов. И все ее страхи пропадали безвозвратно.

Потом девочка выросла, и никогда уже не довелось ей испытать успокоения столь полного и ясного. Потому что всегда оставалось что-то, чего забыть она не могла. К тому же она узнала, что ничто в жизни не проходит бесследно и на место одной боли, даже если она не возвращается, приходит другая.

Мать умерла в больнице, когда девочка только пошла в школу. Умерла потому, что в ходе какой-то пустяковой операции ей занесли инфекцию. Девочка осталась с отцом и перенесла на него, вечно занятого и куда-то бегущего, всю свою любовь. Когда в их доме появилась другая женщина, любовь эта стала еще отчаяннее, потому что девочка невольно начала ревновать, а ревность взвинчивает чувства порой до болезни.

После ареста отца она прожила два кошмарных дня. Все это время ее изводили звонками и чудовищными вопросами журналисты. Она уже не могла слушать новости, в которых отца подозревали в каких-то бесконечных преступлениях. Вдобавок она сама изводила себя упреками в том, что все произошло из-за нее – и страшная смерть Ани, и арест отца. Когда Ледников перестал отвечать на ее звонки, а по телевизору она услышала, что несколько российских депутатов считают необходимым физическое уничтожение отца, с ней случился глубочайший нервный срыв. Это был настоящий припадок.

К счастью, рядом был Сухоцкий. Он привез врача, сделавшего ей успокоительный укол. Женя была в таком состоянии, что возражать просто не могла – она не понимала, что происходит, а лекарства, которые прописал ей врач, подавили в ней всякое желание, что-либо решать самой.