Сиам Майами

— Я посмотрел, как это делается, и решил, что это негуманно.

Больше он ничего не сказал. Она отвернулась. Он заглянул ей в лицо и был удивлен тем, как на нее подействовал его отказ. Хотя она казалась ему красавицей даже в слезах.

Сиам вытерла слезы дрожащей ладонью. Взяла его за руку и крепко прижала ее к себе.

— Давай попробуем твой яичный крем.

Они достигли Бродвея и вошли в первую попавшуюся кондитерскую. На прилавке с газетами продавались издания на идише, испанском, немецком, русском и греческом языках. Магазинчик был маленький, но у щербатой мраморной стойки торчало несколько высоких вращающихся табуретов. Свет проникал только через витрину.

Старичок с двухдневной седой щетиной на щеках отошел от витрины с товаром и обратился к Сиам:

— Я вас слушаю.

Она замялась.

— Валяй, — подбодрил ее Барни, — заказывай сама.

Она залезла на табурет, выпрямила спину и осторожно проартикулировала:

— Яичный крем.

Продавец понял, что имеет дело с несведущей клиенткой.

— С чем?

Она опять замялась.

— Ваниль, шоколад? — Он сжалился и предоставил ей выбор.

— Ваниль, — решилась она.

— Мне то же самое, — сказал Барни.

Сиам перегнулась через стойку, чтобы понаблюдать за действиями старика. Он был польщен.

— Это сельтерская, дорогая моя. Знаешь, что такое сельтерская?

— Содовая.

— Да ты красавица! — сказал он, с восхищением глядя прямо ей в лицо.

Шшш! Сельтерская с шипением ударила из крана в высокий стакан и перелилась через край. Старик размешал длинной блестящей ложкой ванильный сироп и молоко. Белая пена поднялась до краев.

— Прошу, дорогая моя.

Она пригубила напиток.

— Как вкусно!

— Это специально для тебя. Я, случайно, не видел тебя раньше?

— Вряд ли.

— Даже по телевизору?

— Это была не я.

— А ты такая естественная!

— Спасибо, — ответила она смущенно, но довольным голосом.

Внимание Барни привлекла одна из книжек на стеллаже у двери.

— Чего ты улыбаешься? — спросила она.

— Вот книжка, которую я тебе почитаю. — Он потянулся за книгой. — С ней ты сможешь веселиться, даже когда за окном будет Хобокен.

Она перевела встревоженный взгляд с книги на него. Он самым вульгарным образом злоупотреблял теперь ее доверием.

— Как я погляжу, ты ее не читала. — Он уплатил за «Сокровенного» Генри Миллера. — Здесь есть одно место о хлебе, питательное, как сама пшеница.

— Видишь, как он в тебе уверен, — сказал старик Сиам. — Если он начнет дурить, снова веди его сюда.

Уходя, она обернулась и от души сказала старику, оставшемуся стоять возле витрины:

— Вы готовите восхитительный яичный крем!

— Спасибо, красавица. — Старик помахал красной от холодной воды рукой. — Будешь здесь еще, обязательно заходи.

Они ступили на мост. В небе разлилась нежная вечерняя синева, на горизонте затухало солнце. Мост был забит медленно ползущими прочь из Нью-Йорка мощными машинами. Зато речная артерия была свободна от движения, можно даже разглядеть, в какую сторону течет вода.

— Как мило с его стороны — назвать меня естественной! Хотела бы я, чтобы меня не умиляла чужая доброта. — Она оперлась о его плечо, он взял ее за руку, которая сразу стала теплой.

Он открыл книжку и стал читать отрывки из главы «Опора жизни».

— Слушай, что пишет Генри Миллер об обыкновенном ресторане: «На свете нет ничего более неаппетитного, анемичного, чем американский салат. В лучшем случае, он напоминает подслащенную блевотину».

Она помимо воли прыснула.

— «Листовой салат — вообще насмешка: к нему отказалась бы притронуться даже канарейка. Подается это блюдо, между прочим, сразу, а с ним кофе, успевающий остыть до того, как вы будете готовы его пить. Едва только вы усядетесь за столик в обычном американском ресторане и начнете изучать меню, официантка сразу осведомится, что вы будете пить. (Если вы случайно скажете «какао», вся кухня встанет на дыбы.) На этот вопрос я обычно отвечаю: «У вас есть что-нибудь, кроме белого хлеба?» Если в ответ не звучит просто «нет», то говорится: «У нас цельномучной» или «грубого помола». Тогда я обычно бубню: «Ну и засуньте его себе в задницу».

Сиам рассмеялась и прикрыла ладошкой рот.

— «На ее: «Что вы сказали?» я: «У вас, случайно, нет ржаного?»

Сиам широко улыбалась, но улыбку скрывали волосы, разметавшиеся по лицу из-за ветра.

— «И прежде чем она ответит «нет», я пускаюсь в пространное объяснение того, что под ржаным я имею в виду не обыкновенный ржаной, который не лучше пшеничного — грубого помола или цельномучного, а хорошо пропеченный, вкусный, темный, грубый ржаной хлеб, вроде того, что едят русские и евреи. При упоминании этих двух подозрительных наций она морщится…»

Сиам благодарно ухватилась за руку, в которой он держал книгу.

— «Пока она отвечает саркастическим тоном, что сожалеет, но у них нет этого сорта ржаного хлеба и вообще ржаного, я начинаю спрашивать про фрукты: мол, какие фрукты, из свежих, они могут предложить, отлично зная, что у них ничего подобного не водится».

От порыва ветра волосы на ее лице разлетелись, и он увидел, как она довольна его чтением.

— «В девяти случаях из десяти она отвечает: «Яблочный пирог, персиковый пирог. («В задницу!») Простите?» — говорит она».