Сиам Майами

— Знаешь, как двое встретились на улице? Один говорит другому: «Папа снял с евреев вину за убийство Христа». Другой отвечает: «Конечно, это все пуэрториканцы».

Мотли громко засмеялся и проговорил, задыхаясь:

— Здорово!

Август принес еще один стул. Додж сел и спросил:

— Это и есть новый администратор?

— Барни, — сказал Мотли, продолжая смеяться, — познакомься со Стюартом Доджем. — Смех постепенно стих. — Надо будет рассказать приятелям. То-то смеху будет!

— Вы выглядите слишком нормальным для этого сумасшедшего дома, — сказал Додж Барни, желая польстить.

Мотли ответил сам, полагая, что Додж внутренне посмеивается над ними, так как считает, что работа у Монка в кармане:

— Он успел побывать на войне, поэтому наполовину застрахован от безумия. — Не дав Доджу ответить, сменил тему: — Как поживает твой неаполитанский тенор? Слыхал, он теперь ублажает посетителей ночных клубов?

— Который, Лысый или Ирвинг?

— Теноры сейчас нарасхват. У Валентино есть поговорка: отдайте мне рынок мазохистов — и берите взамен золотые прииски.

Додж посерьезнел.

— С Лысым прямо беда.

— Слишком темпераментен? — сочувственно спросил Мотли.

Спокойствие Доджа должно было подчеркнуть весь ужас положения.

— У него не стоит.

— Не все коту масленица. — В голосе Мотли мигом пропало сочувствие. — Главное, сохранить его романтический голос. Получая по пять штук в неделю, приходится чем-то жертвовать. Не могу представить, чтобы жена решилась с ним развестись.

— Как, ты не знаешь? Она тоже со сдвигом.

— Неплохое сочетание. Значит, они уравновешивают друг друга.

— Тут ты прав. У нее есть голова на плечах. Она не мешает поступлению денег. «Главное, чтобы он работал», — твердит она. Очень трезвая особа. Ее психиатр присылает такие счета, что недолго спятить.

— Раз все довольны, ты-то что переживаешь? Нашел, из-за чего!

— Душевное здоровье Лысого мне до лампочки. Но как золотая жила он может иссякнуть. Все дело в его романтических песенках, они отрывают его от действительности. Я бы направил его проконсультироваться к Валентино, но это слишком рискованный шаг. Вдруг у него встанет, и тогда прощай романтический тенор!

— А ты подумай о его жене.

— О ней я и думаю. Благодаря голосу Лысого у нее дом стоимостью в триста тысяч долларов и три теплые норковые шубки. Много найдется мужиков с эрекцией, которые на такое способны?

— Что верно, то верно, — согласился Мотли. — Психоанализ — наука новая и несовершенная.

— Ты сам говорил мне, что теноры — рискованный бизнес.

— Правильно. МакКормак и Гигил были недосягаемы. Помнишь моего популярного тенора, который соглашался работать всего за тысячу в неделю? Когда он начал терять голос, то не перебежал в торговлю, а стал сниматься в иностранных фильмах. Третий агент, после меня, видел в фильме, где его раздевала голая женщина. «Вы только взгляните на этого старого кретина! — крикнул агент прямо в зале. — Держу пари, он по-прежнему работает за гроши!»

— Зато Ирвинг надежен, — с удовлетворением доложил Додж.

— Знаю, — подтвердил Мотли. — В голосе ему не откажешь: парню даже не нужен микрофон. От его рулад дрожат люстры. Где ты его раскопал?

— Он сражался с Господом. Как ему было поступить со своим великим талантом — остаться верным высокому призванию оперного певца или провалиться в геенну огненную шоу-бизнеса?

— Брось, здесь все свои. Ты что, цитируешь его рекламный проспект или говоришь чистую правду?

— Его набожность противоречила желанию более эффективно проводить время. Ночи напролет за картами, чемпионаты по бейсболу, и лишь изредка — религиозные бдения. Он понял, что в наш век невозможно оставаться человеком не от мира сего.

— И ты пригвоздил его контрактом?

— Я поговорил с ним начистоту. «Доктор, — сказал я, потому что он именовал себя доктором, — работая на Господа, вы можете располагать продолжительным досугом. Но шоу-бизнес не дает продыху, это тяжкий труд. Если вздумаете на несколько недель расслабиться, вам перестанут капать денежки. Вы останетесь в пустоте, всего лишь с верой в свой талант, но без всякой защиты. Чего вам хочется, доктор, веры или еженедельного чека?»

— Не удивительно, что ты достиг вершины в нашем бизнесе, — сказал Мотли. — Водевиль умер, но ты нашел другую площадку. — Он сполоснул пальцы. — Ты так и не сказал мне, как заполучил его.

— Я посоветовал ему взглянуть на Эзио Пинзу.

— При чем тут Пинза?

— Он еврей.

— Ты так ему и сказал?

— Надо же было заключить сделку.

— И как, сработало?

— Нет.

— Почему?

— Не мог же я настолько изолгаться, чтобы назвать Пинзу кантором. — Додж улыбнулся. — Ты представить себе не можешь, как подозрительно он относится к гоям.

— Как же ты его припечатал?

— Я спросил: «Вы хотите всю жизнь оставаться кантором, подручным при раввине?»

— Правильно, — одобрил Мотли.

— «У него всегда будет Книга, а у вас — только стишки».

— Правильно.

— Между прочим, вершина нашего бизнеса прочно занята. Там обосновался кое-кто другой. Я не такой агностик, как ты, Зигги. Я говорю про себя: «Слава Богу, что существуют религии. Когда заполняются залы, куда еще деваться никчемным самовлюбленным личностям?»