Сиам Майами

Судя по убогой картине за грязным окном скрипучего старомодного вагона, они только что переехали через реку.

— Это еще только Хобокен.

— Ненавижу! — Она воспринимала вид города как личное оскорбление. Он понимал, каково ей.

Мучаясь от недосыпа, он разглядывал этот закопченный, обшарпанный район Джерси, казавшийся грязным даже в лучах утреннего солнца и только усугублявший его усталость. Все улицы были забиты видавшими виды машинами, они стояли впритык — бампер к бамперу — и дожидались «зеленого»: это спешили на утреннюю смену фабричные работяги. Поезд въехал в Джерси, вынырнув из тоннеля под Гудзоном. Рельсы проложил, должно быть, милосердный проектировщик — собрат дантиста, вырывающего зуб, прежде чем пациент успеет сообразить, что с ним происходит.

— Скоро отъедем подальше. — Он пытался утешить ее, вдохнуть в нее жизнь.

— Ты только подумай о людях, которые здесь живут! — Она опасливо клонила голову к одному плечу.

— Здесь, как и повсюду, живут славные люди.

— Раз они такие славные, почему бы им не взорвать эту помойку и не начать жизнь заново?

Он снова задремал, не в силах смотреть на проплывающие мимо серые пустые коробки офисов. Но вскоре его разбудила пыль, пробивающаяся в купе, несмотря на задраенное двойное окно.

— Я в туалет, — объявила она, явно подразумевая, что туалет — это целое событие по сравнению с тем, что предстает за окном. Она вышла в коридор в одних чулках, прихватив с собой сумку, заменявшую ей мусорную корзину. Сумка была такой объемистой, что она поднимала ее обеими руками. Барни услышал, как защелкнулась неподалеку дверь туалета.

Следует ли спросить ее по возвращении, сходила ли она по-большому? Он с сонной улыбкой обозвал себя бездушным автоматом, не думающим ни о чем, кроме денег. При этом его не оставляла мысль, что любая работа намного лучше того, чем занимаются изможденные рабочие, торопящиеся на утреннюю смену.

В щели появилась голова проводника.

— Следующая — Юнион-Сити.

Барни разлепил глаза, но не увидел ничего, кроме все тех же неряшливых, кое-как сколоченных халуп. Дремать и просыпаться было еще хуже, чем бодрствовать. Он чувствовал тяжесть от недосыпа и физическую разбитость. Туфли Сиам валялись на полу. Он выбрался из кресла, подошел к двери женского туалета и постучал. Ответа не было. Он опять постучал. Снова молчание.

— Есть там кто-нибудь?

Тишина. Он не сомневался, что она спрыгнула с поезда. Прощай, денежная работенка! Стоило на минуту ослабить бдительность — и результат налицо. С другой стороны, поведение привлекательной женщины очень обманчиво. Красивая оболочка зачастую вводит в заблуждение. Он ухитрился повернуть защелку на ручке и заглянул в туалет. Кабина имела зеркала с трех сторон, поэтому он узрел бесконечное количество отражений Сиам, восседающей на закрытом унитазе. У ее ног стояла открытая сумка.

Он протиснулся в туалет, разгоняя ладонью дым. Когда он приподнял ее лицо за подбородок, на него глянули стеклянные, незрячие глаза. В сумке валялись коричневые самокрутки со свернутыми кончиками. Он выгреб все это хозяйство из сумки, поднял наркоманку с унитаза, открыл крышку и смыл все самокрутки на пробегающие внизу шпалы.

— Сиам?

Он отнес ее в купе.

— Подонок Додж! — простонала она. Ее накрашенные веки были закрыты, но подрагивали. — Как он меня унизил! Маленькую, молоденькую дуру, рвущуюся на сцену! — Она прикусила губу, чтобы не разрыдаться. — Вот подонок!

Он усадил ее в кресло. Вагон залязгал перед остановкой. Снаружи раздавались звонки — состав приближался к станции. Барни заглянул в туалет, отмотал туалетной бумаги, смочил ее водой, вернулся к Сиам и смыл с ее лица копоть.

— Оставь меня в покое! — огрызнулась она, не открывая век. — Как можно отомстить таким подонкам? — Она схватила себя за горло, едва не вонзив в него ногти, покрытые серебристым лаком. — Какая я уродина! Уродина, как все эти Хобокены, Вихокены, Ньюарки, Юнион-Сити!

Он сходил за новой порцией мокрой бумаги. Пока он вытирал ей лицо, она причитала:

— Я выступала в Ойл-Сити, Хаммонде, Гэри, Ист-Чикаго, Гузпорте. Видишь, какая я известная! — На мокрой бумаге появились разноцветные полосы. — Мои глаза! — завопила она и прижала ладони к вискам. — Глаза!

Он приложил мокрые бумажные комки ей к глазам.

— Ооооо! — Ей стало легче.

Барни убрал от ее глаз мокрую бумагу. Она была покрыта синими и черными разводами от туши. После этого стал вытирать ей лицо собственным носовым платком. Сиам распахнула глаза и попыталась сфокусировать взгляд.

— На что ты пялишься? — Его взгляд показался ей безразличным, и она не смогла этого снести.

Без грима она выглядела здоровой молодой девушкой. Обильная косметика делала ее излишне зрелой и непохожей на саму себя.

— Ты красива сама по себе.

— Можешь навалить себе в шляпу. — Было видно, что комплимент пришелся ей по сердцу.

— Юнион-Сити. — Проводник забарабанил в стенку.

Поезд подполз к перрону. Вереница носильщиков дружно выдыхала утренний пар.

— Я не могу надеть эти туфли. У меня раскалывается голова.

— Надень другие, — спокойно посоветовал он. — Поезд подождет.

Поезд с лязгом остановился.