Сиамский ангел

— Это же Федька! Он хотел знать, как это… как это бывает и как выкарабкиваются.

Вот именно, подумал Марек, почему-то Федька так себя поставил, что ему все можно и все прощается. Какую бы ахинею ни вытворил — «это же Федька!» И никаких анализов, никаких укоров.

— Да ничего с ним не сделается с одного раза, — сказал Марек. — Оклемается. У него нет предрасположенности к этому делу.

— Ты хочешь сказать, что бывает наркомания на генетическом уровне? — уточнила она.

— Ну да. Это когда в организме не вырабатываются какие-то гормоны (тут Марек помянул Зильбермана — старик откуда-то знал названия именно этих гормонов и блеснул в беседе, а может, сам их сконструировал, за ним и такое водилось), и наркотики их как бы замещают. Получается равновесие.

— У нас вырабатывается нечто похожее на героин? — она, кажется, не верила. И тут вспомнилось слово, но пришедшее отнюдь не от Зильбермана. Старшенький где-то вычитал, что у атлетов после хорошей нагрузки выделяются в кровь эндоморфины и дают кайф. То есть они требуются мышцам, чтобы убрать напряг и боль, а кайф — побочный эффект.

— Ну, вроде того. Так если бы у него была предрасположенность, он бы уже давно скопытился. Он же без тормозов.

— Это точно…

— Садись, — Марек снял повязанную вокруг бедер сиреневую фуфайку с резиновыми буквами, постелил на ступеньки. — Он где-то поблизости.

— Если что, будем дверь ломать, — усаживаясь, ответила она. — Он просто феноменальный идиот. Тогда он ее в клинику свез, и ему не понравилось, что там только симптомы сняли.

— А чего же он хотел? — Марек сел ступенькой ниже, чтобы она не подумала, будто он решил присоседиться.

— Всего и сразу!

Она была очень недовольна Федькой. И зачем только понеслась сюда среди ночи? И ведь знает же адрес!..

— Я говорил с одним нариком. У него целая философия. Он считает, что общество должно ему дать что-то взамен героина, или что он там жрал. Ах, не даете? Значит, я саморазрушаюсь дальше! — процитировав бывшего соседа по двору, Марек вдруг вспомнил Ксюшку и добавил: — Всем вам назло!

— Хотела бы я знать, что этот кретин сожрал…

— Сейчас выясним.

Марек нашел в мобилке Федькин номер. Но Федька отключился. Сам добровольно лишил себя связи с миром.

— Теоретически он слопал то, на что подсела его дура, — продолжала она, решительно не желая называть Аську Аськой. — Он хочет знать, как из этого выходят! Он, видите ли, хочет понять, что хорошего в этом состоянии! Он, видите ли, должен знать, что ее цепляет! Экспериментатор хренов!

Это она уже говорила, мы начинаем повторяться, подумал Марек. Что-то такое уже было однажды.

Но если она до такой степени зла на Федьку, то почему сидит сейчас на этой лестнице?

Запела в сумочке ее мобилка. Она выхватила аппаратик.

— Федя? Ты как? Что? А что ты слопал? Мы тут, под дверью. Ну, как знаешь.

На том разговор и кончился.

— Была минута, когда он сильно испугался. Но, наверное, эта минута уже прошла, — сказала она. — Утверждает, что попробовал какой-то легкий наркотик.

— «Легкие» и «тяжелые» — это все брехня. Все зависит от того, сколько времени наркотик держится в организме. Чем дольше — тем он опаснее. Скажем, если накуриться марихуаны, она из тебя дней пять будет выходить, все получается как бы незаметно. А если примешь опиаты — они выходят быстро, но со скандалом.

— Бедный Федька… — вдруг сказала она. — Господи, за что ему это?

Она про Аську или про стихи? Или про все сразу, включая неуправляемость? Этого Марек так и не понял. Наверное, нужно было спросить. Но вопрос задала она:

— Как ты думаешь, долго ему там мучиться?

С ней что-то не так, удивился Марек, у нее — не тот голос и не те интонации. Это не она, это совсем другая женщина, испуганная и утратившая решимость. Она была способна в одиночку все и за всех решить, а эта — эта ждала помощи. Но какой?

Марек посмотрел ей в лицо, снизу вверх, чуть-чуть придвинулся — так, что мог коснуться подбородком ее коленей.

На ней были старые босоножки, уже нажившие свой запах. Он ощутил этот запах и замер. Дальше придвигаться он уже не мог.

— Он большой и здоровый, ему придется дольше страдать, чем какому-нибудь дистрофику.

— Сколько? Сутки?

— Откуда я знаю, чего он сожрал! — тут Марек ощутил злость, даже не совсем злость в полном объеме, а что-то похожее, замешанное на сильном чисто физическом раздражении. Раньше он и не подозревал, что ее может сопровождать такой запах… раньше он не оказывался так близко…

Она помолчала. А когда заговорила — голос был уже обычный.

— Ладно. Иди домой, теоретик.

— А ты?

— Я еще немного тут посижу.

И это придумала она — она, постоянно костерившая Федьку в хвост и в гриву! Придумала сидеть на темной лестнице в ожидании звонка от человека, которого сама сто раз называла кретином и идиотом. На случай — а вдруг он еще раз испугается? И позволит себе помочь?

Марек встал. Он понимал, что уходить сейчас — самоубийство, но чувствовал себя тем самым осужденным, которого помиловали на эшафоте.

Он спустился на две ступеньки. Постоял. Спустился еще на одну.