Сибирь

Жизнь в Петербурге с первого дня началась совсем иначе, чем думалось. Не успел Лихачев расставить вещи в своей обширной профессорской квартире, не успел отоспаться после долгой дороги в тряском вагоне, столицу вздыбила страшная весть: кайзер Вильгельм обрушился на Россию войной.

С этой новостью к Лихачеву прибежал студент последнего курса политехнического института Ваня Акимов. Приходился студент Лихачеву вроде бы дальним родственником. Был он сыном двоюродной сестры жены профессора, рано умершей.

- В недобрый час приехал я, Ваня, в столицу. Не займи мое месго в Томске другой профессор - вернулся бы туда с радостью. Не до науки теперь будет нашему отечеству.

Лихачев был потрясен. Ходил по комнате вприпрыжку, останавливался возле тюков с бумагами, хранившими уникальные материалы экспедиций, дневники, карты, наброски будущих статей, в которых содержались предвидения поразительные, гениальные.

Ваня был в три раза моложе Лихачева, но дружил с ним, как порой не дружат даже сверстники. Лихачев дважды брал Ваню с собой в экспедиции, посылал ему регулярно деньги на жизнь, переписывался, не тая в письмах ни чувств своих, ни дум. Сближала их, конечно, прежде всего общность научных интересов. Правда, Ваня не знал и сотой доли того, что умещалось в крупной, лобастой голове Лихачева, но любил науку, хотел постигнуть истины, выработанные российскими и зарубежными учеными.

Весть, которую Ваня принес Лихачеву, совсем не печалила его. Он был возбужден, и заряд нерастраченной молодой энергии жарким блеском сиял в темно-коричневых глазах юноши.

- А ты, Ваня, вроде доволен, что обрушилось этакое несчастье на нашу родину? - спросил Лихачев, и голос его прозвучал осудительно.

- Да что вы, Венедикт Петрович! Война - ужасное бедствие! Разве можно радоваться этому?! - воскликнул Ваня с каким-то особенным возбуждением. Но как бы Ваня ни отказывался от этого, в голосе звучала если не радость, то, по крайней мере, неуемная бодрость, задор.

- А все ж таки ты чему-то рад. Рад! Я же вижу по тебе, - теперь уже откровенно с укором сказал Лихачев.

- Да, действительно, что-та очень взбудораживает меня, - признался Ваня.

- Может быть, мечтаешь о подвигах на поле брани? Кинешься на фронт? спросил Лихачев, окидывая юношу придирчивым взглядом.

- Нет, Венедикт Петрович! Это не мой удел! - без малейших сомнений сказал Ваня.

- Что же тогда? Любовь? - развел руками Лихачев.

- Откроюсь перед вами, как верующий перед господом богом: война породит революцию. Рожден я для революции. Вот откуда мое возбуждение. - Ваня выпрямился и глядел на ученого строго, с решимостью отвечать за свои слова.

- Вон оно что! - воскликнул Лихачев. - Никогда не думал, что ты такой... Робеспьер.

Ученый хотел, вероятно, улыбнуться, но улыбки не получилось. Наоборот, лицо его стало серьезным, а взгляд больших глаз озабоченным. И Ваня без тгзуда понял, о чем думал сейчас ученый: "Рожден для революции... А знаешь ли ты, что такое революция? Ни я, ни ты этого не знаем".

- Война неизбежно взорвет царизм. Революция станет единственно возможным выходом из тех страданий, какие война принесет народу. Рабочий класс осознает себя в этих испытаниях как силу, которая должна вывести страну на путь социальной свободы...

Лихачев опустился в кресло. За свою долгую жизнь он сталкивался с самыми различными точками зрения на переустройство жизни людей. Но ни одна из них не увлекла его, не покорила. О многих теориях он думал с недоверием, а то и просто с презрением. "Болтовня, милые господа! Болтовня! Не более. Чтоб повернуть Россию на новые пути, надо, чтоб захотел этого сам народ. Мужик упрям, не захочет вашей "свободы", и ничем ты его не стронешь с места".

И сейчас, выслушав горячую речь Вани, Лихачев прежде всего подумал об этом.

- Война... революция... свобода... Звучит красиво, звонко! Но все это для нас, грамотеев, интеллигентов.

А мужик, бородатый мужик, темный и забитый, он чтонибудь понимает, Ваня, в этих премудростях? - сказал Лихачев, отметив про себя, что его молодой друг, несмотря на юные годы, по-видимому, человек с "царем в голове". Держится он просто, без стеснения, следовательно, уверен в себе, в рот каждому говоруну смотреть не станет.

- Бородатый мужик, Венедикт Петрович, действительно и темный и заЬитый. Но его просвещение, вероятнее всего, будет протекать ускоренным способом. До высот науки он поднимется фантастически быстро!

- Он не знает азбуки! Вместо подписи он тискает отпечаток пальца. А ты - высоты науки! - усмехнулся Лихачев, и губы его застыли в горькой гримасе.

- Мы говорим о разных вещах, Венедикт Петрович.

Вы имеете в виду высоты науки в области абсолютных знаний, я же веду речь о высотах революционной науки и борьбы. В этом наш темный и забитый мужик на поверку и не такой темный и не такой забитый, как о нем принято думать. Как-никак за его плечами опыт Событий пятого года.