Сибирь

Устроив тюк с бумагами Лихачева (туда же он засунул и несколько своих вещичек) в камеру хранения ручного багажа, Акимов отправился бродить по улицам Первопрестольной.

И тут повсюду он встречал следы военной поры:

поблекла, пообносилась матушка-Москва. Пригасло золото ее церквей и соборов, поутих вечерний звон их колоколов. Разительнее стал московский люд: куда ни взгляни - то инвалид, то военный; полным-полно мешочников, нищих, каких-то полуободранных ребятишек, на площади у вокзалов, как на базаре: идет торг.

Солдаты трясут полинявшими гимнастерками, залатанными брюками, разбитыми ботинками, а бабы в теплых шалях, плисовых полупальто и широких юбках предлагают халву из подсолнечных семян, крендели из черной муки, лепешки из картофеля и отрубей.

Толстый, огромного роста городовой покрикивает на толпу, гонит то солдат, то баб, но, несмотря на его грозный вид, никто и ухом не ведет.

В одном месте площади наблюдается особенно оживленное кипение толпы. Городовой устремляется туда торопливыми шагами, кричит на людей. Но солдаты, занятые торгом, дают городовому отпор.

- Уйди, дядька, по-хорошему говорю: уйди! А не уйдешь - припечатаем навечно, тыловая жирная крыса! - внушительно говорит солдат, и щека его от контузии подергивается.

Городовой пытается изобразить возмущение:

- Прошу без оскорблениев! А то и к ответу потянуть можем! - Но слышится смех, и все видят: тыловая крыса в сравнении с солдатами - мизерная козявка, никто его всерьез не принимает.

- Отходит ваша власть, ироды! - кидает вдогонку городовому какой-то бойкий мужичок, и городовой удаляется от толпы, делая вид, что он не слышит этих вызывающих слов.

"Меняются нравы, - отмечает Акимов. - Если солдат захочет повернуть оружие против царизма, капитала и полиции, ничто его не удержит. И время это близится". Близится, но пока еще не наступило. Приходится с этим обстоятельством считаться.

Акимов ходил по Москве, а сам зорко посматривал:

не прицепился ли к нему "хвост", не попал ли он под наблюдение. Вчерашний случай на станции Буй заставил вновь думать об осторожности.

Когда началась посадка на поезд, идущий в Петроград, Акимов постарался быть в самом густом потоке людей. При мелькании лиц, разнообразии одежды, суете непросто выделить его и запомнить. Устроился он в общем вагоне, в страшной толчее сумел поместиться со своим тюком на самой верхней полке. Ехал хорошо, хотя было душно и не очень удобно.

Не доехав до Петрограда верст пятьдесят, он вышел из поезда. Так ему было рекомендовано с самого начала побега: обойти Петроград, миновать главные вокзалы, на которых идет неусыпная слежка круглые сутки, не лезть в классные вагоны, затеряться среди людей.

К середине дня Акимов с помощью местных поездов перебрался с Николаевской дороги на дорогу, которая вела в Финляндию. А вечером он вошел в поезд, который помчал его дальше - на Гельсингфорс, поближе к Швеции. И все шло хорошо, и ничто не предвещало никаких осложнений...

3

И все-таки осложнение возникло. И не просто осложнение, а угроза полного провала. Произошло это в Або, в порту, в самые последние минуты пребывания Акимова на земле Российской империи.

Через Осиповского, безвыездно обитавшего в Стокгольме, поблизости от Лихачева, охранка хорошо знала о побеге Акимова, знала она и о целях этого побега.

Приставить к Лихачеву большевика, да еще такого, которого он любит и ценит, - это значило окончательно оторвать ученого от службы царскому правительству и, более того, при его демократических настроениях, известных многие годы, повернуть его против самодержавия, приобщить его к активной революционной деятельности. Похожие случаи уже происходили! Достаточно вспомнить имя знаменитого русского ученого Ильи Мечникова. Большевики не только проникли в его дом, они сумели поселить в его душе свои разрушительные идеи. А профессор Тимирязев в Москве? Мало того, что проповедует материалистические взгляды на природу, но сочувствует революции, способствует росту ее сил.

А попробуй-ка тронь его. Весь мир на дыбы встанет, понесутся со всех концов земли проклятия в адрес русского самодержца, как столпа дьявольских темных сил.

А трон и без того качается. Да разве Тимирязев один?

Большевики во главе с этим симбирским дворянином Ульяновым хоть и называют себя партией рабочего класса, а отнюдь не чуждаются союза с интеллигентами. Сколько уже лет на всю Россию трубит голос этого...

нижегородского мастерового, писателя Алексея Пешкова, избравшего себе псевдоним с явным намеком... Максим Горький?!

Высокопоставленные чины царской охранки, ненавидя революцию лютой ненавистью, вместе с тем понимали, читая по необходимости сочинения Ленина и газеты большевистской партии, что партия эта всерьез думает о будущем. В отличие от правящих классов ее теоретики и вожди рисуют отчетливую картину грядущего общественного и государственного устройства, в котором есть свое должное место каждому человеку.