В Москве прекрасно понимали, что кроется за второй просьбой: англичане получили бы прямой выход на сибирские племена, добывавшие пушнину. Русским оно надо? Иван Грозный, пристукнув в пол своим знаменитым посохом, велел написать ответную грамоту, в которой были такие строки: «А о реке Оби, да о Изленде реке (Енисей. –
Британцы не унялись – не те ребята. За Урал стали проникать агенты английских торговцев мехами. Их старательно отлавливали и вышибали за пределы Московского царства, на мой взгляд, проявляя излишний гуманизм: думается мне, если бы повесили публично пару-тройку таких молодчиков, другие поостереглись бы лезть в Сибирь…
Русские продвигались все дальше. Но еще довольно долго то там, то сям мелко пакостил неугомонный Кучум. Серьезной угрозы он никогда больше не представлял, но стал чем-то вроде назойливой мухи и надоел хуже горькой редьки как русским, так и сибирским татарам и местным племенам. Происходившее напоминало бесконечную песню табунщика: время от времени Кучуму удавалось собрать несколько сотен джигитов, он нападал на русские остроги послабее, русские его разбивали, Кучум бежал, через какое-то время, отсидевшись в глуши, собирал новый отряд, и все повторялось сначала…
Так тянулось годами. Кучум, простите за выражение, стал как чирей на заднице – болезнь не смертельная, но хлопот причиняет немало. Несколько раз его находили русские парламентеры и по-хорошему предлагали бросить дурить. Обещали даже, что отдадут ему Искер и официально признают его право именоваться ханом сибирским и тюменским – при том непременном условии, что он принесет московскому царю клятву верности. Однако склочный старикан всякий раз, гордо подбоченясь, отвечал: только незалежность и никак иначе! Хай живе вильна Сибирь! (Имейся тогда бандеровцы, они бы его обожали как непримиримого борца с «москальским игом».)
Как гласит русская пословица, не все коту Масленица, придет и Великий пост… В конце концов Кучум окончательно заигрался – стал жечь татарские селения и убивать тех татар, что согласились платить русским ясак. Местное население на него не на шутку обозлилось – и к русским воеводам, отправлявшимся на поиски Кучума (ловля Кучума за эти годы стала прямо-таки видом спорта), совершенно добровольно присоединялись конные отряды татар, в первую очередь тобольских – там Кучум более всего наследил. Дошло до того, что Кучум не мог собрать и пары десятков способных воевать сподвижников. Видя, что карта бита, старый пакостник наконец-то сломался. Отрекся от титула в пользу Алея и с кучкой уже не воинов, а просто слуг канул в полную неизвестность.
Именно так. Точных сведений о судьбе всеми брошенного и никому уже не нужного Кучума никогда не доискаться. Более-менее известно время его смерти: весна 1601 года (а может, чуть раньше, а может, чуть позже, есть разные версии). Обстоятельства его кончины опять-таки покрыты мраком. По самой распространенной версии, его зарезал кто-то, не хотевший портить отношения с русскими: то ли ногайцы, то ли калмыки, то ли бухарцы. По менее распространенной, брошенный уже абсолютно всеми и ослепший отставной хан помер своей смертью где-то в совершеннейшей глуши. Согласно очередной русской пословице, жил грешно и умер смешно…
Потрепанное знамя «национально-освободительной борьбы» валялось на пыльной обочине недолго – его быстро подхватили последний имевшийся в наличии «сибирский хан» Алей и два его младших брата. Некоторое время эта троица, как наскипидаренная, металась по Сибири, тщетно пытаясь организовать хоть какое-то подобие джихада, добиралась даже до башкир, уговаривая их взбунтоваться.
Однако ситуация изменилась бесповоротно. Русским давным-давно добровольно сдались и мать царевича Маметкула (должно быть, прослышав, что сына на Москве не обижают, наоборот), и знатные родственники Кучума, и влиятельные мурзы, чутко уловившие текущий момент и желавшие сохранить свои улусы. Башкиры бунтовать отказались и Кучумовичей без церемоний выставили. Прочее местное население тоже не горело желанием подниматься на «священную войну»: очень многие успели уяснить, что русские пришли всерьез и насовсем и нужно как-то с ними уживаться.