Сибирь

Упаси бог и святая богородица. А еще прописываем вам, что гонят нас сейчас по Сибирскому тракту, а куда, и сами точно не знаем. Пронюхали все ж, что везут нас на какую-то пристань. Там, сказывают, оголодавшие бабы и ребятишки казенный амбар с хлебом самовольно разнесли. Что же им делать-то в самом-то деле? Неужто помирать голодной смертью? Опаска нас берет: как бы не заставили по своим палить. Ночей не спим, все об этом думаем… Уговор бы какой с ребятами поиметь…

— Это кто такая?! Что ты тут делаешь? — вдруг раздался над Катиной головой громкий голос прапорщика. Как он сумел войти неслышно, дьявол его знает.

Пожилой солдат смолк, вскочил и вытянулся. То же самое проделал и высокий, тощий солдат. Причем, когда он вскакивал, его колени-шарниры захрустели на всю прихожую. Катя скомкала письмо, засунула его за кофточку.

— Солдаты неграмотные. Попросили меня помочь написать им письмо на родину, — спокойно сказала Катя, оставаясь на своем месте и приглядываясь к толстому, полнолицему прапорщику в добротном полушубке с погонами, в новых, еще не разношенных валенках, в папахе, поблескивающей свежей кокардой. От прапорщика несло самогоном.

— Ты почему лезешь к моим солдатам? Что тебе угодно? Или, может быть, хочешь, чтоб я тебя выбросил на мороз?! — крикливо продолжал прапорщик.

— Вы напрасно кричите, господин офицер. Я дочь капитана, погибшего на фронте. Беженка из Риги. Иду в город по поводу пенсии матери. Оказалась на постоялом дворе с вашими солдатами случайно. Если вам так угодно, я сейчас же удалюсь.

Катя произнесла эти слова подчеркнуто твердо, хотя сердце ее колотилось отчаянно.

Прапорщик задержал на ней свой взгляд, на полшага отступил, сказал сдержанно:

— Тем более вам тут делать нечего. Прошу прощения.

— До свидания, господин офицер. До свидания, солдатики. — Катя надела полушубок в рукава и, хотя ее подмывало броситься в дверь бегом, медленно вышла во двор. Выходя, она услышала отборную ругань прапорщика, набросившегося на солдат. "Хорошо, что хоть письмо у меня, а то было бы хуже", — подумала Катя.

Ночь она скоротала на другом постоялом дворе у самого края деревни.

3

До Томска Катя добралась без особых приключений.

Всего лишь два раза она сходила с дороги, чтобы пропустить встречные подводы, показавшиеся ей подозрительными.

Она шла не спеша, зная, что в город лучше всего прийти в потемки. Время ее не подгоняло и голод — тоже. На постоялом дворе ей подвернулся случай произвести небольшой торг: за свой платок, который носила вместо кагане на шее, выменяла у одной бабы полбуханки хлеба и кусочек сала. Это было, по ее понятиям, целое сокровище. Два дня можно не забивать голову заботами о животе.

По городу Катя шла настороженно, прятала лицо в воротник полушубка, цепким взглядом осматривала прохожих. Когда кто-то появлялся позади, чуток сбавляла шаг, пропускала вперед, увеличивала расстояние так, чтоб нельзя было оглядеть ее. Может быть, все эти предосторожности были, и не нужны, но Кате очень хотелось повидаться с Лукьяновыми и Насимовичем, и ради этого стоило поберечь себя.

Войти в подвал Лукьяновых ей было нелегко. У людей горе, тяжкое несчастье, но придумать иного выхода Катя не могла. Тут осталась ее городская одежда, сюда же пан Насимович обещался передать указания, как ей поступать дальше.

Дома был один Степа. Он сидел возле семилинейной лампы, ужинал и так увлекся едой, что не сразу обратил внимание на Катю.

— Здравствуй, Степа. Ты что-то и дверь не закрываешь?

Степа вскочил, но сразу сел, смущенно пригладил волосы. Катя посмотрела на него, подумала: "Он ничего еще не знает о происшествии на выселке. Как я ему скажу об этом, какими словами?"

— А сестры где, Степа? — спросила Катя, стараясь до конца убедиться в своих предположениях.

— Ой, у нас такая беда! Жутко! — сказал Степа и сморщился, как от страшной боли.

— С Зиной? — спросила Катя. Она сняла полушубок, платок, валенки, которые сегодня в ходьбе почемуто натерли ей до жжения икры.

— А вы откуда знаете? — удивился Степа.

Катя рассказала о своем пребывании на выселке.

Степа слушал сосредоточенно, слегка двигал бровями, изредка взглядывал на Катю. "Тетя Зина, тетя Зина", — неслышно шептали его губы.

— Дуня с Машей пошли к тюрьме. Может быть, увидят, как ее привезут из Лукьяновки.

— Придут скоро?

— Ну что вы! Будут ждать до глубокой ночи.

Должны сегодня привезти, но может быть, и завтра.

А пан Насимович передал, чтобы вы к нему пришли, только после девяти вечера. Он сказал, что адрес вы знаете.

— Да, конечно. — Катя посмотрела на стенные часы-ходики — уже полчаса девятого. Пока она переоденется и доберется до Болотного переулка, будет не меньше десяти. Степа предложил Кате чаю, по ее уже охватило нетерпение.

— Ты, Степа, продолжай ужинать, а я сейчас переоденусь в свое. Передай Дуне спасибо за полушубок и валенки — спасло меня это. И скажи, — что я очень извиняюсь: полушубок на спине порвала. Это о гвоздь, когда меня Скобелкин в Лукьяновке из скотской избы урядника вытаскивал. — Теперь все прошедшее казалось обычным, даже смешным, и Катя засмеялась.