Сибирь

Поля смотрела ему в спину, думала: "Видать, из молодых, да ранний. Охотятся за ним с осени. И чего он натворил? Порасспросить бы! Да разве расскажет? Даже имя свое не называет: Гаврюха. Нет, не Гаврюха он…

А тоже ведь есть у человека отец и мать. Живут, сокрушаются. Небось уже оплакали, столько недель просидел в тайге… А люди вот сберегли им сына… Удачно сбежит, поживет еще и для себя… В крупном городе затеряется, назовется чужим именем, а обликом и так уж переменился до того, что родные не признают… Любопытно бы поговорить с ним: какая, мол, жизнь, потвоему, должна быть? Что требуется для этого? Да не к месту такой разговор. Сейчас у него на душе тревога.

Из Дальней тайги выйти — это еще полдела, а вот как там, по тракту… Вполне могут заграить молодчика".

Поля не ошибалась. У Акимова на душе действительно была тревога. Завтра к вечеру он окажется на тракте, в людных местах. Все ли там товарищи обдумали? Не произойдет ли какая-нибудь осечка? Подготовились ли к его приему в Томске? А Петроград? Готов ли для него заграничный паспорт? Удалось ли раздобыть деньги на дорогу и хотя бы самую малость на проживание в Стокгольме в первые дни… Впрочем, там Дядюшка. Не откажет, одолжит. Не может же быть такого положения, чтобы видный русский профессор существовал в процветающей стране, изрядно нажившейся на мировой беде, как нищий студент, без лишней копейки.

Акимов тревожился, и его тревогу мог понять каждый: он не знал пока ни маршрута побега, ни условий, в которых побег будет протекать… Он полностью зависел сейчас от других людей, от их доброты, от их сочувствия его судьбе, от их понимания смысла всей той борьбы, которую большевики называли бескомпромиссной схваткой классов на политической арене современной России.

— Не пожевать ли нам, Гаврюха, хлебца? — спросила Поля, когда они в полном молчании прошли более половины пути до землянки Федота Федотовича. Акимов так был погружен в свои мысли, что даже не отозвался. "Ну ладно, потерпим. Лучше пораньше придем к землянке и сварим какой-нибудь ужин", решила Поля. Она больше не подавала голоса. Акимов тоже молчал и даже не оглядывался.

День уже начал слегка хмуриться, поблекло небо, покрепчал мороз, когда Поля весело сказала:

— Притормаживайте, Гаврюха, скоро дойдем до ночевки.

— Неужели? — удивился Акимов.

— Да ведь почти целый день идем! — воскликнула Поля.

Они быстро раскочегарили печку, и Поля решила сварить уху. Еще идя в первый путь, она оставила здесь замороженную стерлядь, пяток картофелин и две луковицы со щепоткой черного перца.

Акимов помогал ей: наколол дров, разрубил стерлядь на куски, принес воды из незамерзшей полыньи ручья.

Поля была мастерицей варить уху. Вскоре землянку начал заполнять запах свежего варева.

— Ух, как вкусно пахнет! Слюну глотаю, Поля, — пошутил Акимов и водрузил на печку чайник с родниковой водой.

— А где вы обучились таежной жизни? — спросила Поля.

— Приходилось бывать в тайге раньше. А тут вот Федот Федотыч. А вы, Поля, где обучались кашеварить?

— А, видать, там же, где и вы! — смеялась Поля.

День они провели в молчании и теперь говорили без умолку. Хотели кое-что, конечно, узнать друг о друге в этой болтовне, но понимали, что всерьез заниматься расспросами сейчас не пристало. Он не сомневался, что чем меньше будет у нее сведений о нем, тем ей легче и проще. На всякий случай так было и договорено: о парне знать ничего не знаю, совершенно не ведаю, откуда он и кто. И он был подготовлен к тому же: откуда девица, чья она, женка или незамужняя — понятия не имею. Встретились вот неподалечку, оказалось, идем в одну деревню. Ну, пошли рядом. Разве возбраняется?

Поужинали еще засветло. Чай пили уже в темноте.

Чуть подсвечивала только печка своими красными боками.

Когда наступило время укладываться спать, всплыло одно затрудняющее обстоятельство: нары в землянке до того были узкими, что двоим можно было бы лечь только телом к телу.

— Ложитесь, Поля, свободно, по-настоящему, а я сяду за стол и постараюсь поспать сидя, — предложил Акимов.

— Нет. Вам надо эту ночь поспать хорошо. Завтра трудный переход, а в следующую ночь неизвестно, удастся ли прилечь где-нибудь, — сказала Поля.

— Ладно. Решим так: вначале я сижу за столом, вы спите на нарах, а с середины ночи я лягу, а вы сядете.

Поля согласилась, легла на нары, Акимов сел за стол. Поле было удобно, хорошо, но она заснуть не могла: ей мешал Акимов. В землянке было так тесно, что он не мог даже вытянуть ноги. Он протягивал их под нары, задевал то и дело за козлы и будил Полю.

Помучавшись часик, Акимов встал, надел полушубок и вышел на улицу. Он пробыл там меньше получаса, но Поле, успевшей задремать, показалось, что парень проторчал на холоде слишком долго.

— Попробуйте лечь рядом, Гаврюха. Иначе завтрашний день не вынесете, пробормотала Поля сквозь сон, когда Акимов вернулся. Она притиснулась к земляной стене.

Он сильно устал, его не просто клонило в сон, а валило с ног. Лег рядом с Полей, спиной к ней, успел только сказать: "Блаженство", — и уснул как убитый до самого утра.

3