Сибиряки

— Мне кажется так лучше… и честнее, Игорь Владимирович.

Гордеев чуточку построжал, но, поймав уклончивый взгляд молодого инженера, грустно и отечески улыбнулся.

— Что лучше и что честнее, Евгений Павлович? Как мне вас понимать?.. Погодите, — предупредил он Житова. — Лучше для вас или для нас? По всей вероятности, для вас. Честнее — это как? Что это?

Житов вспыхнул.

— Зачем эта философия, Игорь Владимирович? Разве вы сами не понимаете, что на нас, молодежь… тыловую молодежь, смотрят совсем не как на героев, — с горькой желчью подчеркнул он. — А мне тем более надо сменить воздух… попытать счастья.

Гордеев привстал. В белых пятнах лицо его стало страшным.

— Да как вам не стыдно, молодой человек, быть таким… таким подло мелким! Одумайтесь, опомнитесь… Я не слышал вас! Я не хочу вас таким знать… уходите!

Житов как ошпаренный выскочил от Гордеева. Долго не мог прийти в себя. За что он так накричал на него?.. Да, конечно, он, Житов, не должен был говорить в таком… фамильярном, что ли… тоне. Но ведь и подлого в этом ничего нет. Хороша подлость — под фашистскую пулю лоб подставлять! Другие вон за «бронь» держатся, откупиться готовы — лишь бы не на войну…

К Позднякову Житов не пошел. Уж лучше прямо в военкомат. Что будет!

6

От начальника третьей части областного военкомата Житов ушел расстроенный тем же ответом: «Не ходите и не пишите, товарищ Житов! И сидите там, где вас считают полезнее!..» Едва дезертиром не назвал, солдафон несчастный! А если он, Житов, хочет на фронт? Ведь ушел же технолог, сам напросился отправить его в действующую — и взяли.

Во дворе военкомата, на улице — парни. Толпы парней. В спецухах, в стежонках, в старых пальтишках. Сидят, раскуривают. Стоят кучками, играют в «поддай».

— Евгений Палыч! Вот здорово!..

Миша Косов налетел, облапил Житова, потащил к бревнам, на которых сидели Таня, Роман Губанов и… Нюська… Вот уж чего не ожидал Житов! Однако, стараясь не выдать себя, дружески поздоровался, со всеми. Косов болтал:

— Воевать с немчурой поехали, Евгений Палыч. Ух, и дадим мы им жару!..

— Тоже мне, вояка! — буркнула Нюська. — Ромка хоть на медведей ходил, а ты и белки не убил, воин!

Житов смеялся со всеми, тоже пытался шутить, но глаза сами косились на Нюську. Заметил в руках Губанова узелок. Уж не Нюськин ли?

Такой же совала ему, Житову, на дорогу, когда ехали «воевать» наледь. А Губанов ходил с ружьем по тайге, выслеживал Житова… Вот и поменялись местами…

— Выходи строиться! — раздалась команда.

Парни повскакали с мест, наскоро прощаясь с родными, завязывая узелки, сумки. Поднялся и Косов.

— Ну, Танечка, пора. Ничего, мы еще вернемся!..

Таня в слезы. Нюська, уже не стесняясь Житова, помогла Роману собрать узелок, не сводя с него полных печали глаз, прижалась к подружке. Губанов деловито сложил узелок в шоферский ящик, навесил замок. Девушки поднялись, подошли к Мише. Нюська первая по-своему резко тряхнула его руку.

— Счастливо, Миша! — И опять к Губанову. — И тебе, Ромка, счастливо. Пиши, отвечать буду.

Таня кинулась, повисла у мужа на шее, заплакала, запричитала:

— Ой, да как же я!..

Миша гладил ее голову, целовал.

— Ничего, Танечка, ничего… До свиданья, Евгений Палыч! — И, помахав Житову рукой, бросился догонять Ромку.

Колонна выстраивалась. Военный в фуражке торопил:

— Ну, вы там, побыстрей! Пора, пора!.. А ну в строй! Равняйсь! Смирна-а!

Длинная пестрая колонна парней застыла. Косов с Губановым стоят рядом, не шевельнутся.

— Шаго-о-ом… марш!

Где-то впереди грянул нестройный оркестр, и вся колонна двинулась, растянулась. Миша в последний раз помахал Тане.

— Ой, мамочка родненькая!.. — снова заголосила, не сдерживая рыданий, Таня.

Заплакала навзрыд Нюська. Житов подошел к девушкам.

— Ну что вы так, Таня. Миша еще вернется… Нюся, ну а ты-то зачем так?..

Нюськины мокрые глаза метнули в Житова гневом:

— Оставьте меня, Евгений Палыч! Опостыли вы мне! Опостыли!!

7

После очередной планерки Гордеев задержал Житова. Главный инженер очень волновался и долго не мог начать неприятный для него разговор.

— Я должен извиниться перед вами, Евгений Павлович, — тихо, с горечью произнес Гордеев. Видимо, старик давно таил в себе этот груз раскаяния и вот только сейчас решился избавиться от него — так страдальчески скорбным было осунувшееся лицо.

Житов оторопел. И вдруг до спазм стало жаль седоватого, болезненного, без того сгорбленного своим горем человека.

— За что, Игорь Владимирович?..

Гордеев, без пенсне, близоруко всмотрелся в Житова, дружески улыбнулся, будто сбросил наконец этот груз. Выпрямился.

— Значит, вы простили меня? А ведь я так и думал… я почти уверен был в этом… Да-да, я не ошибся в вас… Но поймите, Евгений Павлович, я был бы сдержанней к вам… нет-нет, не то… Я пропустил бы мимо ушей ваше заявление, если бы не видел в вас огромных задатков, большой заявки на будущее… Не подумайте, я все время следил за вами… Но, собственно, это уже сейчас лишнее… Вы простили мою бестактность, и это главное…

— Игорь Владимирович!..

— Я потерял сына…

Гордеев надолго смолк, и Житов не посмел нарушить молчания.