Сибиряки

Да Житов не очень и слушал словоохотливую девушку. Его коробило воспоминание о последних встречах с Нюськой и Губановым, Нюськино жестокое «опостыли!» Помнит ли она о нем… как он о ней?

— Почему же вы, Маша, так нехорошо отозвались о Нюсе?..

— Что дура она?

— Ну хотя бы…

— А как же! Что Ромка вас лучше, да? Да она с ним еще наплачется сколько? Это он ласковым был, пока гуляли они…

— Гуляли?

— А вы ровно не знаете! Она же до вас с Ромкой гуляла, а потом обиделась и не стала… А я знаю: не обиделась, а боялась. Он, правда, не пьяница, а всем парням ноги за нее чуть не переломал… И вам бы переломал, если бы Нюська не упросила. Я все знаю. Драться здоровый он, вот и боялась… А все одно не забыла его, любовь-то, видно, свое взяла. Эх, Нюська! — сочувственно вздохнула Маша.

Дорога пошла круто под гору, извиваясь в восьмерку. То справа, то слева в легком вечернем сумраке проглядывала глубоченная, бесконечная пропасть. Верхушки сосен, елей и пихт, торчащие далеко внизу, казались игрушечными и наконец вовсе слились с темнотой бездны. У края дороги промелькнуло несколько крашеных пирамидок с красными звездочками на шпилях и автомобильными рулевыми колесами или «баранками», как их обычно называют водители. Маша заметила любопытство Житова, пояснила:

— Чертова петля это. Туда не один уже нырнул. Видали могилки? Только это не могилки, а тумбочки просто. Где завалился — там и тумбочка. А что до человека или машины — куски одни. Машину так и вовсе не искали: что от нее останется, разве в металлолом только.

В Хребтовую они приехали, когда уже багрился закат и было около часу ночи.

— Вот и Хребтовая, — затормозила пикап девушка.

— Спасибо, Маша. До свиданья.

— До свиданья, — пожала руку Житову девушка. Черные глаза ее пламенели в закатном пожаре, искрились смехом.

Житов первым отнял свою руку и, не оглядываясь, отправился разыскивать коменданта.

6

В субботу в Хребтовую привезли из Заярска кинопередвижку. Начальник пункта по этому случаю разрешил второй смене отдых. Да и, правду сказать, переработанных часов, не считая неиспользованных воскресений, у ремонтников накопилось уйма.

Житов надел свежую шелковую рубашку, завязал перед зеркалом галстук. Ничего! Вот кудри только отросли лишку да похудел с бутовскими машинами изрядно — скулы торчат, глаза ввалились, стали еще черней, больше. Еще раз повернувшись перед зеркалом, отправился к клубу: маленькому рубленому особняку, больше похожему на транзитный пакгауз, чем на культурное заведение.

У клуба уже народ. Ремонтники, шоферы; много девушек, женщин. Как преобразились люди! Куда девались промасленные комбинезоны, брезентовые куртки, штаны, драные кепки! В новых и много раз латанных, аккуратно начищенных костюмах, юбочках, платьях. И странно видеть среди этих празднично одетых людей одного-двух случайных грязнулей. А за углом клуба играет баян, дружный девичий хор поет песню:

Пусть ярость благородная,
Вскипает, как волна,
Идет война народная,
Священная война…

Но войной сегодня не пахнет. Смех, шутки. Дурачливые парни, смешливые ойкающие девчата. Только парней стало меньше, только девчат прибавилось…

Житов не успел подойти, поздороваться с Таней, как от подруг отделилась Маша, сама приблизилась к Житову.

— Прогуляемся, Евгений Палыч?

Житов оторопел: что подумают о нем? Опять будут судачить: не успел приехать в Хребтовую, делом заняться — уже ухаживает!

— Идите, идите, Евгений Палыч, до начала еще минут сорок! — крикнула от завалинки Таня.

А Маша стоит перед ним неузнаваемая: в синем с вышивкой платье, белых туфельках, голова открыта, смело вскинута: смотри, дескать, какая я без спецухи! И лицо ее напоминало Житову младшую Нюськину сестренку, тоже Машеньку. Но одно воспоминание о Нюське болью отдалось в сердце: тоже вот так приглашала его на круговушку, а потом… А у этой был уже муж… Чего она от него хочет? Перед парнями, подружками прихвастнуть?..

— Ну чего на меня уставился, инженер? Не укушу. Пошли, что ли! — И сама подцепила его под руку, потащила.

Они сошли на тракт и, размеренно вышагивая в ногу, двинулись по обочине. Житов обернулся на клуб, но никто даже не посмотрел в их сторону. Впереди, навстречу им, тоже меряли тракт скучные пары: молча, размеренно, как они с Машей. Житов попробовал пошутить:

— Похитили жениха, Маша, а потом тоже бросите? Я ведь неудачник.

И пожалел: Маша теснее прижалась к нему плечом, участливо заглянула в глаза.

— Вы скорей бросите. Вас теперь мало. А нашей сестры — кругом старые девы да вдовы. Нынче не набросаешься.

— А мужа? Ведь бросили?

— Так разве эго человек был? Пьянчуга несчастный. Это натура у меня такая глупая: этот не люб, тот не люб, а потом как увидела — и готова. И на других ни на кого глазыньки б не глядели…

— Не пора ли нам возвращаться, Маша?

— Так ведь сказано: сорок минут. Куда торопиться-то?

— А если раньше начнется?

Маша помолчала, понурилась и вдруг невесело рассмеялась:

— Меня боитесь? Я же не парень, в лес не утащу…