Сибиряки

— Хорошо бы, конечно. А то вот так потыкаешь смену-то, помню, так без спины останешься… Опять не так держишь! Погоди, покажу. — Маша подошла к Житову и, обхватив его со спины, положила на его руки свои, направила шприц. — Вот так. Видал, куда масленка глядит? А ты ее сбоку тыкаешь… Качай! — И, не выпуская его рук, заработала вместе с ним шприцем.

И оттого, что было совестно перед Машей за свою несообразительность, и от того, что невольно ощутил ее теплое сильное тело, упругие девичьи груди, Житову стало не по себе.

— Ну как? Хорошо? — шепнула ему на ухо Маша.

— Ничего, качает, — сказал Житов.

Смазка в сочленении выдавилась, и девушка, выпустив из объятий Житова, отошла дальше.

— А теперь я попробую сам.

— Давай, пробуй, — глуховато сказала Маша.

Житов тщательно обтер «концами» масленку, направил, как показала Маша, шприц, закачал. Но смазка опять выдавливалась мимо масленки, шлепалась на пол. И снова почувствовал на своей щеке теплое дыхание девушки.

— Дай-ка, погляжу.

Она отняла шприц, осмотрела. Затем нашарила в голове приколку, ковырнула ею масленку.

— Да тут и дырки-то нет. Куда тычешь-то? — засмеялась она тихим деланым смехом. И отдала шприц.

— Теперь можно? — окончательно сконфузился Житов.

— Качай.

В висках Житова стучало. Кое-как справился с масленкой. Положил шприц, отер рукавом лоб, обернулся… Маши не было.

8

Известие о гибели Наума Бардымовича молнией облетело управление, мастерские, автобазы и пункты. Фардию Ихсамовну увезли на скорой помощи в больницу. Поздняков, Гордеев, Скорняк, рабочие, водители все приемные дни бывали в ее палате, несли свои скудные подарки, цветы, несли свою искреннюю последнюю дань справедливости и доброте Наума Бардымовича.

Страшная весть эта пришла и в Заярск, в Хребтовую. В этот день рабочие особо ласково поглядывали на ничего еще не знавшего Лешку, брали из его исхудавших рук гаечные ключи или зубило, незаметно освобождая его от дел. И не решались сказать мальчонке.

Вызвалась сказать правду Леше Танхаеву Маша. Отпросилась у начальства прокатить Лешку на машине да там, один на один, и открыться.

Лешка был на седьмом небе от радости, когда Маша пообещала ему дать в удобном месте «баранку». Ведь заводить мотор, трогать с места машину — это совсем еще не то, что вести ее по дороге! На прямом и безопасном участке тракта Маша остановила пикап.

— Ну, садись, мужик, на мое место!

Лешка чуть не растерял глаза от счастья — так глянул на Машу, на предоставленный ему руль.

— Погоди-ка трогать, — серьезно сказала девушка, когда Лешка уже завел мотор и готов был включить первую передачу. — А ну-ка скажи, какая у вас там заповедь про шофера?

— Первая?

— Не знаю, первая или какая… Про то, каким шофер смелым должен быть, помнишь?

— Факт! Девятая: «Водитель не трус, або трус пешком ходит!»

— Молодец, — грустно улыбнулась девушка. — Ну, а ты кто? Трус или водитель?

— Я — водитель! — не задумываясь, заявил Лешка.

— Ну, тогда… тогда поехали, — решила вдруг повременить Маша.

Уже на обратном пути Маша сказала Лешке:

— Отца твоего убили, Леша.

— Какого… отца?

— Наума Бардымовича. Извещение пришло.

Желтые Лешкины глаза налились болью, окостенели.

— Ты врешь! Врешь, падла!! Врешь!!

Маша едва справилась с обезумевшим в истерике мальчиком, придавила к сиденью.

— Ну вот… обругал всяко… А говоришь, водитель — не трус. А ты трус, трус ты! Жалкий трус! Маманя — и то так не выла да на людей не бросалась, когда ей на отца моего извещение пришло… А ты за правду меня… — И заплакала вместе с глухо рыдавшим Лешкой.

9

В один из редких выходных дней, в погожее августовское утро автопунктовцы отправились в тайгу по ягоду. Увязался со всеми и Житов. С Таней Косовой, Машей и бухгалтером автопункта, каждый с горбовиком за спиной, тоже поднялись взлобком.

Трава еще не просохла, и на ней, на кустарниковой листве висели крупные капли. Сырым грибным духом пахнуло из низин и распадков. Частые замшелые буреломы, хрусткий, путающийся в ногах валежник, хлесткие непролазные кусты, а над головой то и дело сплетались хвоей огромные сосны. И тогда наступал мрак, острее ощущался грибной дух, сырость. Брюки Житова вскоре же вымокли до колен, залипли травяной мелочью. Не сообразил, надо было попросить у ребят какие-нибудь кирзухи. Вон девчата идут в таких — и хоть бы что!

— Голубицу-то знаешь как брать? — спросила шедшая позади него Маша. — С волчьей ягодой не спутаешь?

— Постараюсь не спутать.

Житов никогда еще не «брал» в лесу ягоду. Только раз ходил как-то в Качуге за грибами, давил ногой укрытые травой ценные грузди и набрасывался на торчавшие на виду поганки. Кое-как научился отличать от них рыжики и волнушки.

Шли долго, обмолачивая росу, спотыкаясь, проваливаясь на сгнивших, засыпанных сушняком лесинах. Гулко разносится по тайге ауканье, перекличка. Путает, повторяя, далекое горное эхо.