Сибиряки

Ольга резко повернулась к Романовне. Ей захотелось сейчас же расспросить ее обо всем, о чем говорил Алексей, убедиться, накричать грубостей, бог знает что… И сдержалась. Без того перепуганная старушка так жалостливо и робко смотрела на полную гнева свою воспитанницу, что выместить на ней боль Червинская не решилась. Больше того, убитый вид Романовны отрезвил Ольгу.

— Трудно тебе со мной, няня. Я сама не знаю, что делаю… Это пройдет. Это прошло уже… — Ольга обняла Романовну, прижала на секунду к себе и, отпустив, прошла к рабочему столику.

Старушка тяжко и глубоко вздохнула.

— Яшенька к тебе приходил, Оля, — начала было она, но вовремя спохватилась. — Чайку налить? Или погреть еще?

— Можешь наливать.

— Отдохнуть бы тебе, Оленька, голубка моя. Извелась ты от работы своей да всего прочего. Когда в отпуск-то?

— В июле, нянечка, совсем скоро, — обрадовалась Ольга новой теме. — Хочешь, вместе поедем, няня? На Черное море! В Ялту!

— Ишь, куда далеко! Да нешто мне теперь туда дотащиться.

— Доедешь, нянечка. Ты у меня еще молодчина! Помнишь, мы были в Ялте: ты, мама, отец и я, тогда еще совсем девочка.

— Помню, чего ж там не помнить-то.

— А море? Я как сейчас вижу восход солнца: сплюснутый огненный шар медленно выплывает из воды…

— Все помню, Оленька. Вот и прежде ты такая же шалопутная да непоседа была. Кто от воды — а ты в воду. Только и бегали за тобой, бывало, по всему этому… как его… ну на котором кверху брюхом лежат…

— Пляж! — весело рассмеялась Ольга.

— Вот-вот. Другие-то, помню, на тебя все пальцем показывали да хвалили: «Ах, какая у вас умная девочка! Ах, какая шустренькая да ловкая!» А я думала: вам бы ее, шустренькую-то, месяца на два, поглядела бы я на вас тогда, милые…

— Ой, какая ты смешная, нянечка! А главное, наконец-то забыла о своем Яшеньке…

— И правда! — всплеснула Романовна. — Ведь вот хотела сказать, а запамятовала. Просил передать, что матушка у него приболела, так он завтра на работу не выйдет. Расстроенный такой приходил, прямо убитый. Хороший он, уж что хочешь перечь, а хороший…

— Напомнила! — вспыхнула Ольга.

— И то верно. Забыла ведь. Так ты там, на работе-то не забудь…

— Не забуду!

— Вот-вот.

Ольга до хруста тиснула пальцы, пристально вгляделась в Романовну.

— Няня, скажи: какие телеграммы вы получали от Алексея? Ну тогда, в Москве, помнишь?

Добрые глаза Романовны округлились. Старушка, не в силах отвести взгляда от цепкого Ольгиного, едва поставила на стол чашку.

— Это про что же ты, Оленька?..

— Про то самое! — почти вскрикнула Ольга. — Присылал Алексей телеграммы?!

Губы старушки судорожно сжались.

— Во грех вводишь меня, голубка моя… Ведь я батюшке твоему клятву давала…

Не успевшее отойти с мороза лицо Ольги залила мертвенная бледность.

— Оленька!.. Роднушка моя!.. Оленька!..

— Какие вы бессердечные, гадкие, жестокие люди! — Ольга вскочила из-за стола, бросилась за полог, зарылась лицом в подушки.

Романовна, не смея пошевелиться, продолжала сидеть, и только слезы катились по ее бескровным одрябшим щекам…

4

В клинике Червинскую встретила хирургическая сестра:

— Ой, Ольга Владимировна, ужас-то какой! Что сегодня у нас творится!..

— Скажите толком! — на ходу застегивая халат, перебила Червинская.

— Обмороженных с Лены привезли… Человек десять… Говорят, водой машины затопило, так они, бедняжки, всю ночь на крышах сидели. Это в морозище-то такой!

Червинская поспешила в палату. Ординатор, осматривавший очередного больного, выпрямился над койкой, посторонился. Червинская подошла ближе, быстрыми заученными движениями нащупала пульс пострадавшего, внимательно осмотрела иссиня-багровые ноги. Больной, это был еще совсем мальчик, метался в жару и то и дело терял сознание.

Ординатор протянул Червинской уже начатый лист истории болезни.

— Страшно мне!.. Скоро ли, Семен Петрович?.. — метался в бреду больной.

— Кто они? Как они попали в воду? — спросила Червинская.

— Из Северотранса, — пояснил врач. — Какой-то там умник решил провести по реке дорогу, ну вот и результат: девять машин наледью затопило, так люди на кабинах спаслись…

Червинская, побледнев, отчужденно смотрела на ординатора.

— Ольга Владимировна, что с вами?

Червинскую взорвало.

— Делайте лучше свое дело!

5

Гордеев страдал. Напрасно старался он внушать себе, что в катастрофе с наледью виноват Поздняков, что в свое время предупреждал, сдерживал его от опасного шага, — голос совести восставал против. Ведь он, Гордеев, прекрасно понимал, чем это все могло кончиться, а вот предотвратить риск, одернуть и пристыдить советчиков, которые, как и он, остались теперь в стороне скромными наблюдателями, — не постарался. А человек может поплатиться… Да разве один он поплатится!

И без того безрадостные дни для главного инженера стали сплошным страданьем. Каждое утро, являясь в управление, он первым делом пробегал сводку из Качуга, надеясь на малейший просвет в бедственном положении с перевозками. Но сводки повторяли одно и то же:

«20 января. Температура 52 ниже нуля. Перекаты продолжают заливать трассу…»

А из Москвы шли отчаянные запросы Павлова: