Сибиряки

— Хам!.. Хам!.. Хам!.. — взвизгивая и пятясь от Позднякова, замахал руками Перфильев. — Вы еще ответите, батенька! Вы ответите!.. — И повернулся, заспешил к спуску.

К Позднякову подбежал Танхаев.

— Что случилось? Зачем Перфильев кричал?..

Поздняков, весь кипя от гнева и возмущения, подал Танхаеву скомканную бумагу.

Танхаев прочел, покачал головой.

— Тце, тце, тце… А ты что? Перфильеву что сказал?

— Сказал, что никуда не уйду.

— Правильно сказал! — воскликнул Танхаев. — Однако, какой подлец Перфильев! И мы: видим, что подлец, все видят, а никто ничего… Вот если бы он в морду ударил нас — тут бы статью в кодексе подобрали, а на эти дела до сих пор статьи не придумали!.. Ай-ай, плохо!

3

Вторую неделю безуспешно трудились комсомольцы у переката, пробуя отвести или остановить наледь. Перекат действовал, как заведенный механизм: вода с пушечным грохотом вспарывала лед и, хлынув в образовавшиеся пробоины, мощным стремительным потоком разливалась вниз по реке на несколько километров. Густой туман скрывал под собой и бурный шумный поток, и крутые прибрежные горы, и стоявшие на лесном берегу брезентовые палатки. Через два дня наледь смерзалась, перекат вновь покрывался толстой ледяной коркой, туман рассеивался, и в лучах щедрого сибирского солнца поблескивала сплошная широкая гладь Лены. А еще день спустя лед над перекатом пучило снова…

Измученные, грязные, с огрубевшими на постоянном морозе лицами, комсомольцы во время затишья выходили на лед с кирками и ломами и принимались за новые обходные траншеи, насыпи и барьеры. Но в следующий разлив наледи вся работа шла, как и прежде, насмарку: траншеи заливало, насыпи и барьеры смывало начисто, а сама наледь разливалась по реке с прежней силой. А комсомольцы, сидя у костра, спорили, обсуждали, искали еще новый способ…

В один из ранних вечеров, когда на реке стыла сделавшая свое очередное разбойное дело наледь, ребята заметили на противоположном берегу Лены движущуюся в их сторону черную точку. За ней появилась вторая, третья…

— Братва! Товарищи! Да ведь это же наши!.. Машины наши пошли!..

Парни бросились от костра к Лене. Несколько точек, одна за другой, приближались, то исчезая, то вновь появляясь из глубины леса. Сомнений не было: машины шли от Заячьей пади.

— Ура! — первым закричал Косов.

— Ура-а!! — подхватили все.

А машины еще раз вышли на берег и затем окончательно скрылись в тайге, вышли на старую трассу.

С наступлением сумерек на новом обходном пути брызнули ярким светом далекие фары. Лучи их то упирались в лес, в сопки, то впивались в темнеющий небосклон и двигались беспрестанно: пара за парой. Ребята до поздней ночи, очарованные зрелищем, смотрели на это бесконечное сверкающее шествие лучей, словно забыв и боль собственных поражений и ноющую усталость.

4

Житову не спалось. Настроение его было гадким. Как мальчишка, ищет он каких-то подвигов и открытий. И Поздняков: ничего лучшего не придумал, как снова послать его с этой бригадой. Да что он, открыватель какой? Или только и способен долбить лед да рубить жерди? Недаром Поздняков готовит ему какую-то работенку у Сидорова. ДОК строить! Вот так технический руководитель!

Лежа на спине под тулупом, Житов всматривался в придавившую его темноту ночи, силясь представить себе только Нюську. Почему она убежала от него? Постеснялась людей? Но зачем тогда узелок? Ведь все видели… Нет-нет, к чему опять эти мысли! Конечно, Нюська любит его, но как и все девушки, пугается своего счастья, выжидает, загадывает. О, как бы он берег ее. Берег от каждого неверного шага, каждого обедняющего ее красоту действия, слова! Помог бы поступить в университет. И в музыкальное училище хорошо: какой у нее чудесный контральто! Он — инженер-конструктор, она — певица… Но почему надо обязательно выжидать, выхаживать свое счастье?..

Нет, Житову не уснуть. Рядом, согревая его своим большим телом, тихо похрапывает Косов. Кто-то бормочет во сне, кто-то застонал, закашлялся. Устали ребята! Где-то за палаткой еще гулко постреливают, пощелкивают на огне костра хвойные ветки; робкий мерцающий свет изредка пробивается сквозь толстый брезентовый скат, чуть проявляя в безглазой тьме лица спящих. Житову душно. Трубный, гортанный протяжный крик прорезал тишину ночи, раскатистым эхом отозвался в тайге; и еще раз, уже где-то далеко, на том берегу Лены. Житов сел, прислушался, стараясь уловить незнакомые ему таежные звуки. Вспомнил рассказ охотника о козлах-отшельниках, усмехнулся. Вот и он не лучше козла-отшельника: откололся от друзей, забился в тайгу и мается, ждет своего счастья. И, как у козла, нет пока здесь у Житова ни одной близкой души…

Житов провел по глазам рукой, осторожно высвободил ногу из-подразметавшегося во сне Косова и, прикрыв его тулупом, выбрался из палатки.