Сибирочка

– Хорошо убит. Не встанет. Шкуру моя в город к русским понесет. Мясо коптить на шоле будет моя и твоя угостит. Поди на чум к Нымзе, твоя у Нымзы в гостях будет!

И странное существо ободряюще похлопало по плечу Андрюшу.

– Спасибо, что в гости зовешь… Я и эта маленькая девочка устали и голодны… Накорми нас у тебя на чуме… Ты ведь живешь близко? – попросил он странного человечка.

– Моя близко, ошень-ошень близко живет, в тайге живет. Моя – остяк. Нымза – остяк, лето рыба ловит, зимой зверя бьет. Моя давно в тайге живет… Одна живет… Шкуры носит продавать на русские город… Нымза – остяк, но русских любит, хоть великому шайтану и лесным духам молится. Русским Нымза первый друг. Вот убил лесного хозяина Нымза; моя – лапы себе берет, твоя – голову отдаст, сердце и печенку, все самое, ух, вкусная другу отдаст Нымза!

– Спасибо тебе. Сведи нас к себе, голубчик. Девочка устала и голодна, и я тоже, – попросил Андрюша.

– Твоя сестра? – ткнул бесцеремонно остяк пальцем в Сибирочку.

– Нет. Сиротка, чужая. Помоги нам. А я тебе с медведем управиться помогу.

– Спасибо. Моя согласна. Вот бери нож. Не попорть только шкура. Гляди, как моя работать будет. – И, говоря это, остяк быстро вытащил острый нож из своего мехового сапога. Оттуда торчали еще деревянные стрелы с медными острыми наконечниками, похожими на маленькие кинжалы. Лук болтался на спине охотника. Ружья у него не было, только кривой топорик был воткнут за поясом. Медведь лежал неподвижно с другим таким острым топориком, ловко раздвоившим ему череп.

Нымза подошел к убитому зверю и начал с того, что вынул у него топорик из головы. Черная кровь брызнула из раны. Нымза бросился на колени, приник к голове медведя и с жадностью стал пить теплую кровь.

Сибирочка с ужасом и отвращением смотрела на Нымзу. Она не встречала еще охотников-остяков и не знала их обычаев и вкусов.

Между тем Нымза разрезал ножом под брюхом медведя его теплую шкуру и приказал Андрюше надрезать лапы. Когда мальчик сделал это, охотник без труда снял шкуру с дымившейся еще туши медведя. Потом своим острым топориком отрезал ему голову и четыре лапы, одну за другой. Затем изрубил тушу зверя на четыре куска и, приложив палец к губам, пронзительно свистнул.

Опять затрещали сучья и хворост, и легкий на этот раз шум пронесся поблизости. Прошла еще минута, другая, и из чащи выскочила огромная мохнатая собака, очень похожая на медведя, запряженная в низкие розвальни-сани, в два аршина длины.

Обыкновенно у остяков бывают только маленькие, худенькие собаки – лайки. Но собака остяка была совершенно особенная, из породы больших, сильных охотничьих собак, которые только редко встречаются на далеком Севере. Увидя детей, собака вся ощетинилась было, и ее кровью налитые глаза со злобою покосились на них, а огромные клыки оскалились, но Нымза произнес какое-то слово по-остяцки, и страшный пес тотчас же притих. Теперь он только облизывался и косился на лежавшие куски мяса на снегу.

– Лун почуял вкусное мясо… Лун кушать хочет, – сказал Нымза, снова сморщив свое плоское приплюснутое лицо в улыбку, и похлопал собаку по ее всклокоченной шерсти. Та лизнула его руку и умильно завиляла хвостом. – Моя добычу сейчас класть станет. Пускай Лун везет на путь… Твоя помогай… – коротко ронял Нымза, обращаясь к Андрюше, и, схватив самый большой кусок медвежьей туши, положил его в сани. Андрюша последовал его примеру. Когда последняя лапа мертвого и разрубленного на части зверя очутилась на розвальнях, Нымза снял с себя кожаный пояс и пристегнул им куски к саням. Потом он щелкнул языком, как-то особенно громко свистнул, и Лун, взявшись с места, двинулся в путь, волоча за собой сани в глубь тайги.

– Эк хороша! Хороша собака у Нымзы! – прищелкнул снова языком остяк. – А сейчас моя домой идет, и твоя тоже, и он тоже! – снова бесцеремонно тыкал пальцем Нымза то в сторону Сибирочки, то Андрюши.

Андрюша ласково кивнул ему. Он был рад какому бы то ни было отдыху и покою для себя и своей спутницы и, взяв за руку девочку, бодро зашагал вместе с нею за гостеприимным охотником к его жилищу.

Глава XIII В чуме Нымзы. – Пиршество. – Из огня да в полымя

– Моя чум близка! – изредка ронял шедший впереди детей остяк. – Сейчас там будем.