Сибирская амазонка

- Дядька Иван, - Сашка замялся, словно сомневался какое-то время, стоит ли посвящать взрослых в то, что явно не давало ему покоя. - Я знаю, как к тем ящикам подобраться, что в палатке у главного спрятали. Смотрите, - он вытянул руку в направлении лагеря, - там бугорок и канавка сзади палатки. Я с вечера по кустам к бугорку подползу и спрячусь.

А как стемнеет, по канавке щучкой... Дождусь, когда из палатки все выйдут, и...

- А вот этого не смей! Никаких щучек! - погрозил ему кулаком Иван. - Не хватало твоему отцу неприятностей за ваше самовольство. Бог с ними, с ящиками! Что мы вдруг засуетились? Пушка, снаряды? Крепость им, что ли, штурмовать? Выкиньте эту чепуху из головы!

Сашка с Шуркой быстро переглянулись, но приняли такой покорный вид, что Алексей тут же понял; плевать они хотели на запрет Ивана. А отважные действия в тылу врага они начнут тотчас, стоит только взрослым отвернуться. Несомненно, и индусов, и проводников они уже зачислили в список своих заклятых врагов, иначе не наделили бы их весьма обидной в сибирских краях кличкой "шиликуны".

В это время Никита Матвеевич показался из палатки.

Голдовский сопровождал его до границ лагеря. На прощание они пожали друг другу руки. Атаман хлопнул Иннокентия Владимировича по спине, оба засмеялись. Голдовский вернулся в палатку, а Шаньшин резво вбежал на гору. И лишь слегка запыхавшись, остановился рядом с гостями. Был он в самом добром расположении духа, а блестевшие глаза и испарина на лбу однозначно выдавали причину хорошего настроения и столь долгого прощания с Голдовским. Да атаман и сам не скрывал этого.

- А этот англикашка - ничего мужик. По-нашенски плохо, но балакает. И водку пить - будь здоров! Меня, правда, пойлой своей угостили! Чистый самогон! "Виски", что ли, по-ихнему называется? Но забирает! Особливо по жаре! - Он достал из кармана огромный носовой платок и тщательно протер им лицо. Затем расправил усы и окинул Алексея и Ивана довольным взглядом. Главное, они мне все обсказали.

Зачем, дескать, в нашу тайгу пожаловали. И по каким таким делам он прорву людей за собой таскат. Толмач у него толковый, Иннокентий Владимирович, по-ихнему так и шпарит, так и шпарит, и к тому ж большой ученый! Хорошо наши места знат.

- Он ученый по бабочкам и букашкам, что ли? - вполне невинно поинтересовался Вавилов.

- Ни! - покачал головой атаман. - Не по букашкам!

Оне здесь по диким людям промышляют...

- Каким еще диким людям? - напрягся Иван. - По староверам?

- Да нет, какие там староверы? Разве ж они дикие? - отмахнулся Шаньшин. - Оне по всему свету места такие определяют, где настоящие дикие люди до сих пор встречаются.

Оне, конечно, больше на обезьян смахивают, но уже на двух ногах ходят, на зверье с дубьем, а то и с каменным топором охотятся. А некоторые, говорят, даже огнем пользуются. Это мне Иннокентий Владимирович объяснил. Меня они тоже расспрашивали, правда ли, что в горах за Тензелюком подобные люди водятся.

- И что ты им, Никита Матвеевич, поведал такого любопытного? поинтересовался Иван.

Но атаман уловил насмешку в его голосе и насупился.

- Смейтесь, Иван Александрович, смейтесь! Только сколь я здесь живу, столь про дикого человека рассказы и слышу. Инородцы его Кзыл-оолом кличут. Рыжий мужик, значитца. Дед мой рассказывал, ему лет тридцать было. Поехали в тайгу охотиться с братовьями. Они ушли капканы проверять, а дед остался кашеварить. Вдруг слышит, собаки, что с ним остались, не залаяли, а заскулили как-то странно. А следом кто-то в дверь стучит. Ну, он подумал: братья вернулись.

Кричит, дескать, чего ломитесь, отворено ведь! Тут открывается дверь, и через порог ступает мужик огромного роста, в звериные шкуры закутан по самое не могу, но босиком и весь рыжим волосом зарос. Борода чуть ли не по колено, а рука вся в крови. Дед мой онемел, ноги словно к полу приморозило.

А мужик подходит к нему, руку раненую протягивает и мычит что-то. Понял дед, что помощи просит... Посмотрел, а рана нехорошая. Похоже, волчара его рванул. Словом, забыл он про страх, промыл ему рану, медвежью желчь приложил, сухим мхом засыпал, тряпкой чистой забинтовал. А мужик этот на стол глядит, где мяса кусок лежит да каравай хлеба, а слюна аж по бороде бежит. Тогда дед сгреб все, что было, со стола, завернул в тряпицу и рыжему в здоровую руку сунул. Тот опять замычал что-то и ушел. Вечером братовья поначалу на смех деда подняли. Он им следы показывать на снегу, а они пуще того смеяться. Разыгрываешь, мол, от скуки! Только через три-четыре дня утром к порогу кто-то им тушу марала принес. А на свежем снегу те же самые следы разобрали, что дед показывал. Они из леса вели, а после назад возвращались... Собак по ним пустили, только те не пошли, скулили, хвосты поджимали. А лайки зверовые были, вдвоем медведя на задницу сажали. А тут испугались...

- Это что ж, из области народных преданий? - не сдавался Вавилов.

- Да, ладно тебе, Иван, - остановил приятеля Алексей. - Рассказывайте дальше, Никита Матвеевич! Я о таких людях слышал. Их в Альпах встречали и у нас на Кавказе.