Сибирская эпопея XVII века

Малейший просчет в организации военно-промысловых экспедиций в столь экстремальных условиях мог привести к трагическим последствиям, как это было, например, во время похода В. Пояркова на Амур, когда лишь от голода и сопутствовавших ему болезней за одну зиму умерли свыше 40 человек (из 132). В случае же «морского разбою» у пустынных берегов «голодною смертью» и «цынгою» нередко умирали все, кому удавалось спастись от разбушевавшейся стихии. Но и вышедшие живыми из подобных испытаний еще длительное время должны были ощущать последствия недоедания, тяжелой изнурительной работы и страдать от заболеваний, вызванных переохлаждением, долгим пребыванием в дымных, тесных и переполненных жилищах и т. п. [99, с. 53–55; 153, с. 16–33; 111, с. 50–199; 124, с. 165].

И при всем этом Сибирь была пройдена русскими вдоль, и поперек за какие-то полвека! «Уму непостижимо! — восклицает писатель-сибиряк В. Г. Распутин. — Кто представляет себе хоть немного эти великие и гиблые расстояния, тот не может не схватиться за голову. Без дорог, двигаясь только по рекам, волоком перетаскивая с воды на воду струги и тяжелые грузы, зимуя в ожидании ледохода в наскоро срубленных избушках в незнакомых местах и среди враждебно настроенного коренного кочевника, страдая от холода, голода, болезней, зверья и гнуса, теряя с каждым переходом товарищей и силы, пользуясь не картами и достоверными сведениями, а слухами, грозившими оказаться придумкой, нередко в горстку людей, не ведая, что ждет их завтра и послезавтра, они шли все вперед и вперед, все дальше и дальше на восток. Это после них появятся и зимовья на реках, и остроги, и чертежи, и записи «расспросных речей» и опыт общения с туземцами, и пашни, и солеварни, и просто затеей, указывающие путь, — для них же все было впервые, все представляло неизведанную и опасную новизну. И сейчас, когда каждый шаг и каждое дело сибирских строителей и покорителей мы без заминки называем подвигом, нелишне бы помнить нам и нелишне бы почаще представлять, как доставались начальные шаги и дела нашим предкам… Для осознания их изнурительного подвига не хватает воображения, оно, воображение наше, не готово следовать теми долгими и пешими путями, какими шли сквозь Сибирь эти герои» [118, с. 67–68].

* * *

Представление об условиях деятельности русских первопроходцев в Сибири XVII в. не будет полным если мы пройдем мимо такого немаловажного фактора, как вооруженные столкновения с местным населением. Уже отмечалось, что основная часть сибирской территории была присоединена к России без серьезного кровопролития. 13 большинстве районов Сибири сопротивление «иноземцев» русскому продвижению не шло, например, ни в какое сравнение с теми боями, которые царским войскам пришлось выдержать незадолго до «сибирского взятья» на территории Казанского ханства. (Лишь сражения в пределах «Кучумова юрта», «крепкие бои» с объединениями кочевых феодалов на юге Сибири и с маньчжурами в Приамурье приближались по характеру столкновений к военным действиям в европейской части страны).

В Сибири ратные люди чаще погибали от голода и болезней, чем от стычек с аборигенами. Тем не менее, поскольку такие стычки случались, при всей несопоставимости масштабов военных действий на европейской и сибирской территории их нельзя игнорировать, характеризуя обстановку, в которой происходило присоединение Сибири, тем более что при вооруженных столкновениях русским землепроходцам обычно приходилось иметь дело с сильным и опытным в ратном деле противником.

Воинственность сибирских народов как-то совершенно не учитывалась исследователями, писавшими о «легкости» продвижения русских по просторам Северной Азии. Между тем большинство коренных обитателей Сибири к XVII столетию находились на той стадии социального и политического развития, когда воинственность становится наиболее характерной чертой их облика и поведения, а война — одним из «постоянных промыслов»: это период разложения первобытнообщинного строя, складывания так называемой «военной демократии» и раннеклассовых отношений [2, с. 164].

Широко, например, известны по описаниям современников воинственные наклонности тунгусов. «Люди воисты, боем жестоки», — отзывались о них в XVII в. служилые люди. «Они очень воинственны, ведут частые войны' с соседями», — отмечал в конце того же столетия западноевропейский наблюдатель. «Все это здоровые и смелые люди, — писал он, в частности, о конных эвенках, — Нередко до полусотни тунгусов, напав на четыре сотни монгольских татар, доблестно разбивают их но всем правилам». «Воистыми» в глазах русских людей в XVII столетии были и якуты, и енисейские киргизы [55, с. 150–289; 153, с. 29, 209]. В лице бурят русские также столкнулись с «владельцами киштымов, организаторами походов на другие племена, богатым и воинственным народом». Они нередко не только не уклонялись от сражений, но сами же бросали вызов казакам — «звали де их, служилых людей, к себе битца» [101, с. 36, 65].