Читаем Сибирская эпопея XVII века полностью

Выполнение повинностей часто выпадало на самое «страдное» время и наносило значительный ущерб хозяйству крестьян, Поэтому в ряде случаев они охотно шли на замену обременительных «изделий» денежным оброком (рассчитанным обычно на наем соответствующих специалистов) или, выделяя с «мира» несколько человек для выполнения казенных поручений, собирали им определенную сумму на подъем. Однако такого рода взносами денежные поборы не ограничивались. В результате крестьянам приходилось платить «за ухоботье, мякину и солому» и на жалованье ямщикам, за «судовые припасы» и на содержание слободской администрации; постепенно все более значительную часть местных сборов стали занимать получаемые с крестьян, как и с других категорий трудового населения Сибири, «поворотные деньги», «десятая деньга», оброк с различных хозяйственных объектов (мельниц, кузниц, рыбных ловель и т. п.) [147, с. 170–174; 73, с. 117]. Неуклонный рост экономического потенциал^ крестьянских хозяйств позволял администрации все более увеличивать налоговый гнет, получать таким образом все новые средства для освоения края и в конечном итоге все более укреплять в нем позиции государственной власти.


* * *

О положении других категорий русского населения Сибири мы знаем гораздо меньше, но и того, что известно, достаточно, чтобы составить представление о степени и формах их эксплуатации. Так, по имеющимся сведениям, посадские люди несли немалое тягло и были обременены оброками, натуральными повинностями (подводной, ямской, строительной и др.), а также многочисленными выборными «службами» (в целовальниках, таможенных головах и т. д.); «промышленные люди» повсеместно облагались «десятой пошлиной»; даже, казалось бы, независимые от всех и вся «вольные гулящие люди» не были свободны от эксплуатации феодальным государством: они платили годовой оброк, налог с заработка и «явчую годовщину» — по сути дела, плату за право перемещений [58, т. 2, с. 138; 116, с. 26–27].

Особо следует остановиться на наиболее многочисленной категории русского населения Сибири — приборных J служилых людях (казаках, стрельцах, пушкарях). Являясь главной опорой царского правительства в этом крае, они одновременно были и одной из наиболее эксплуатируемых социальных групп. Будучи в условиях острой нехватки людей чрезвычайно загруженными и ратным делом, и поручениями административного характера, сибирские стрельцы и казаки вместе с тем широко использовались как рабочая сила. Они ловили «на государя» рыбу, строили различные казенные здания, речные и морские суда, производили их погрузку и разгрузку, использовались в качестве гребцов, не говоря уже о такой общей для всех категорий населения повинности, как «городовое дело». И все это при частых и длительных «посылках» в дальние походы, разведывательные экспедиции и на «годовую службу» в другие города и остроги, при частой и длительной задержке «государева жалованья» (особенно в начале и в конце столетия), при необходимости платить налоги со своих мельниц, кузниц, рыбных ловель, «торгов и промыслов» и т. п.

Наконец, абсолютно все слои сибирского населения жестоко страдали от произвола верхушки местного административного аппарата — прежде всего воевод, бывших, по выражению одного историка, «злыми гениями» Сибири. Для аборигенного населения, крестьян, торговых и промышленных людей ущерб от «налогов» и «насильств» воевод и приказчиков, пожалуй, значительно превосходил в силу своего постоянства даже нередкие в Сибири XVII в. «разорения» от «лихих людей» — лиц часто с уголовным прошлым, встречавшихся главным образом среди новоприборных служилых, поверстанных из деклассированного гулящего люда и ссыльных и особенно вольготно себя чувствовавших в начальный период присоединения и освоения края [101, с. 47, 52].

Но, как это ни парадоксально, больше всего от притеснений воевод страдала вооруженная опора государственной власти — служилые люди, поскольку именно они по роду своих основных занятий чаще всего сталкивались с «сибирскими сатрапами», находясь в их непосредственном ведении. «Никого не пороли так часто и так усердно, как казаков», — подметил в свое время В. И. Шерстобоев [146, т. 2 с. 580]. Но телесными наказаниями за малейшую провинность и побоями, приводившими порой к тяжелым увечьям, «насильства» воевод и «начальных людей» над рядовыми служилыми не ограничивались. Широкое распространение, в частности, получили вымогательства взяток за верстание на освободившиеся места, для своевременного получения жалованья, для освобождения от внеочередных «служб», просто «в почесть». Удобной статьей дохода для воевод стало заключение по ложному обвинению в тюрьму для «вымучивания» кабальных записей. Воеводы и «головы» заставляли служилых людей работать в своих хозяйствах (косить, молотить и т. д.), обсчитывали их при выдаче жалованья.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 дней в кровавом аду. Будапешт — «дунайский Сталинград»?
100 дней в кровавом аду. Будапешт — «дунайский Сталинград»?

Зимой 1944/45 г. Красной Армии впервые в своей истории пришлось штурмовать крупный европейский город с миллионным населением — Будапешт.Этот штурм стал одним из самых продолжительных и кровопролитных сражений Второй мировой войны. Битва за венгерскую столицу, в результате которой из войны был выбит последний союзник Гитлера, длилась почти столько же, сколько бои в Сталинграде, а потери Красной Армии под Будапештом сопоставимы с потерями в Берлинской операции.С момента появления наших танков на окраинах венгерской столицы до завершения уличных боев прошло 102 дня. Для сравнения — Берлин был взят за две недели, а Вена — всего за шесть суток.Ожесточение боев и потери сторон при штурме Будапешта были так велики, что западные историки называют эту операцию «Сталинградом на берегах Дуная».Новая книга Андрея Васильченко — подробная хроника сражения, глубокий анализ соотношения сил и хода боевых действий. Впервые в отечественной литературе кровавый ад Будапешта, ставшего ареной беспощадной битвы на уничтожение, показан не только с советской стороны, но и со стороны противника.

Андрей Вячеславович Васильченко

История / Образование и наука
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное