Сибирская Вандея. Судьба атамана Анненкова

Продолжая оправдывать следствие, гособвинитель говорит о сложности задач, стоявших перед ним. Он считает, что для того чтобы изучить целую эпоху, ее сложнейшие социальные процессы, нужно просидеть год, а ни дни и недели, и поэтому естественно, что суд не в состоянии осилить эти задачи, которые не разрешила и защита. Этими словами, Павловский, не желая того, невольно признал слабость и предварительного и судебного следствий, их поспешность и заказной характер!

— Наша задача, однако, — продолжал он, — заключается в том, чтобы установить, что в определенное время и в определенном месте происходило определенное явление, которое повлекло за собой те или иные последствия.

Из этого заявления гособвинителя вытекает, что полнота и объективность расследования его не интересует, главное — это факт, а состоит он в причинной связи с субъектом обвинения или нет — это не важно!

Знакомясь с речью Павловского, ясно видишь, как начала складываться теория и практика формального следствия и бездоказательного обвинения, которую позже обосновал и возвел в высочайший принцип А. Я. Вышинский [112]и которая успешно заработала ровно через десять лет, в том числе и на процессах самих судей.

Далее гособвинитель возвращается к политическим убеждениям Анненкова и исправляет ошибку общественного обвинителя Яркова, заявившего, что Анненкова судят не только за совершенные преступления, но и за его монархизм.

— Я считаю необходимым сразу же заявить суду, что нет никаких оснований карать только за то, что Анненков был монархистом. За это, конечно, не судила советская власть и в прежние годы, не может судить и общественность. Поэтому я сейчас хочу заявить совершенно определенно и категорично, что прежняя идейная принадлежность к тем или иным социальным слоям, занятие той или иной должности — ни в коей степени не может являться составом уголовного преступления и рассматриваться как что-либо противоречащее и подлежащее остракизму советской общественностью.

Разобрав ряд фактических данных, которыми оперировала защита, гособвинитель сделал следующее заключение:

— Я считаю, что те доводы, которые были использованы защитой для опровержения бесчинств, проводившихся атаманом Анненковым, ни в коей степени не могли поколебать как общей природы деятельности отряда Анненкова, точно так же вырвать из истории тех беспримерных фактов расправы и зверства, которые имели место. Это все должно быть учтено судом в тот момент, когда он будет выносить приговор, и «чеканность» этого приговора должна заключаться именно в том, что он пройдет мимо всех мелочей, не будет через микроскоп изучать, сколько волосков на ножке кузнечика!

Защитники утверждали, — продолжал он, — что нет высшей меры социальной защиты для тех преступлений, которые совершили Анненков и Денисов. Ссылаясь на давность, защитник Борецкий восклицал: «Не мнение масс, а преклонение перед законом!» Я также подтверждаю это, но только в несколько иной форме: «И мнение масс, и веление закона!», ибо в Советском государстве это одно и то же!

— Демагогия! — скажет современный читатель, знакомый и с телефонным правом, и с другими методами воздействия на судей, и будет абсолютно прав! На суде должен работать только закон, и ни чьи мнения не должны влиять на решении по делу, ибо это как раз и влечет беззаконие. А именно к этому, к учету мнений, и призывал суд Павловский!

Возражая защитнику Цветкову, он говорит:

— Здесь Цветков из кожи лез, говоря, что Денисов никаких преступлений не совершал. Но он же сам сознался в преступлениях. Пусть он был только начальником штаба, но и это — не последняя спица в колеснице!

И далее обвинитель жестко настаивает на виновности Денисова.

Когда Анненкову предоставлено было последнее слово, зал замер: как поведет себя он на финишной прямой, что скажет, не опустится ли до элементарного отрицания вменяемых ему в вину фактов, будет ли говорить о своем раскаянии и просить снисхождения некогда грозный атаман? — такие вопросы возникали и у суда, и у обвинителей, и у защитников, и у всех присутствовавших. Все ожидали последнего слова атамана и полагали, что оно будет коротким и жалким. Но публика волновалась напрасно: последнее слово атамана было продуманно, аналитично, исповедально и в его положении — блестяще! Это — документ большой эмоциональной силы, в котором он пытался искренне объяснить людям свои действия как в период войны, так и в Китае. В него он включил только те периоды своей жизни, которые, на его взгляд, помогут людям заглянуть к нему в душу и, может быть, понять его! Я не хочу обеднять последнее слово Анненкова пересказом и привожу его полностью, чтобы читатель лично прочел его и, может быть, открыл в атамане то, что не удалось мне… Стиль атамана я сохраняю.

Вначале Анненков говорит о причинах его борьбы с советской властью: