Сибирская Вандея. Судьба атамана Анненкова

— Когда я выступил и дрался против большевиков, — начинает он, — то я был убежден, что большевики, придя к власти захватническим путем, уже являются незаконной властью. Я был убежден в том, что большевики не смогут опираться на широкие массы населения, не смогут привести страну, разрушенную империалистической войной, в порядок, не смогут поднять ее, не смогут управлять ею. Я был убежден, что я должен выступить на бой с большевиками, я был убежден, что я был прав в этой борьбе.

Затем Анненков характеризует ведение борьбы сторонами и признает, что им было допущено много ошибок:

— Борьба была жестокая, упорная и беспощадная. Обе стороны, как та, так и другая, не щадили своих противников. Обе стороны старались выиграть эту борьбу.

В этой борьбе было допущено много произвола, было допущено много безобразий, как мною лично, так и моими подчиненными-партизанами, но я не сваливаю вину ни на кого. Кто бы ни был виноват в тех преступлениях, которые творились, все равно я, как старший начальник, являюсь ответственным за каждого партизана, за каждого, совершившего преступление в этой борьбе!

В этой борьбе было много преступлений совершено. Большинство из этих преступлений лежит на моей душе! — мужественно заявляет он. — Но я категорически не могу признать себя виновным в одном, — чрезвычайно волнуясь, продолжает он, — что я своих партизан, которые в течение трех лет боролись вместе со мной против большевиков, я при прощании будто бы безобразно расстрелял. Этого не было, и я отрицаю это!

Далее Анненков переходит к анализу причин, по которым он потерпел поражение.

— Борьба закончилась полным нашим крахом, — говорит он. — Мы были разбиты и должны были отступить и спасаться в Китае. Причины нашего поражения, причины нашего краха мне были не совсем ясны. Мне казалось, что мы должны были победить. Мне казалось, что советская власть не может победить. Поэтому я был в недоумении, почему мы разбиты.

Разобраться в первые три года, проходившие в Китае, в этом я не мог, потому что находился в китайской тюрьме. В эти три года, будучи совершенно изолированным, я совершенно не знал, что творится не только в СССР, но и во всем мире.

После выхода из тюрьмы я стал подробнее разбираться в том, какая шла борьба гражданская, каковы ее последствия, что было после Гражданской войны.

Я имел возможность в первое время разбираться только исключительно по материалам белой прессы, по белым мемуарам, которые попадались мне под руку. В то время советских красных книг еще не было.

Несмотря на то что эти материалы и документы белые были написаны односторонне, несмотря на то что они были пристрастны, в них красной нитью проходило то, что эта борьба с советской властью, с Красной армией была проиграна нами и что методы борьбы были неправильны у нас. Благодаря этим методам борьбы как в Сибири, так и на юге России, как у Деникина, так и у Милича, оказалось то, что мы оттолкнули от себя население и заставили его с оружием в руках подняться против нас. Когда я читал мемуары, которые были в моих руках, — продолжает Анненков, — то, несмотря на то что все элементы победы были в наших руках, что у нас была армия более сильная, с более сильным командным составом, лучше снабженная, всеми мерами поддерживаемая союзниками, все-таки была разбита красными армиями, которые испытывали и недостаток в командном составе, которые были еще недостаточно сформированы, были раздеты, одним словом, и менее казались боеспособными, чем Белая армия. Они разбили нас благодаря тому, что у них была вера в то, за что они борются. В нашей армии веры в это не было.

Далее Анненков говорит о потере им веры в Белое движение:

— Но я был бы не прав, если бы сказал, что у меня тотчас после перехода границы симпатии были на стороне большевиков. Я оставался белым, не сочувствовавшим большевикам и советской власти, Но факт, что большевики нас разбили — был налицо. И для меня, как военного человека, было ясно, что в то время, когда у нас была огромная территория, средства, какие имелись у нас, — и вся наша армия потерпела крах.

Когда вся эмиграция не имеет ни клочка территории, никаких средств, не имеет никакого оружия, материально и физически потрясена, она не может играть той роли, которую играла раньше. Мне казалось, что Белое движение свою роль уже сыграло.

Но, когда я задержался в Центральном Китае, когда я временно отстал от Белого движения, я стал получать массу всевозможных предложений как от белых организаций, так и от иностранцев, с тем, чтобы я вновь вступил в руководство белыми организациями для будущей борьбы с большевиками. Я знал, что на Дальнем Востоке существуют еще белые отряды как боевые единицы для борьбы с большевиками. Я знал, что они должны быть тем ядром, вокруг которого объединяется эмиграция для выступления против советской власти. Я говорю: не верю, не верю в Белое движение, по крайней мере, как в самостоятельное Белое движение.