Сибирская Вандея

– Да ить жалко вас, люди! Ить свой брат, мужик, не каки-нибудь городские… Разве ж мы без понятия? Конечно, пошумели, обидели ваших. Был грех, что говорить!.. А ты возьми в толк: сколь от вашей разверстки натерпелся крестьянин?! Сколь слез пролил?! Однако пришло время забыть. И на мировую… Вы – русские, и мы – русские.

– Та-ак. Русские…

– Известно, не жиды! – буркнул Губин. – Базыльников дело говорит. Вся Расея на коммуну вашу подымается! С дрекольем ополчились на супостата! По деревням пики куют…

Как ни болела искалеченная грудь, Василий Павлович засмеялся сквозь кашель:

– Хоть бы врать сговорились! Агитпроп ваш клистирный болтал, что Красная армия на вашу сторону переходит. На кой черт вам пики, ежели красноармейских винтовок девать некуда?

– Дык этта, Вася, к слову, – нашелся Базыльников. – Хватит у нас винтовок, Михаил Дементьич так просто сказывает, народное-де ополчение. Как на Колчака шли. Вот его превосходительство, морской генерал Колчак на мужике возвысился, и с мужиком поссорился и – сгинул, пропал. И коммунисты пропадут, Вася, если не возьмут в соображение, чо к чему. А мы – за мужика. Мы – мужицкая власть!..

– Кулак завсегда мужику первый радетель… Слыхал эту песню. Старая песенка!.. Говорите прямо, чего добиваетесь?! Никак не разберу вас, благодетели.

Губин вышел из комнаты, хлопнув дверью на весь дом. Базыльников прогнусавил:

– Вконец расстроил ты, Вася, Михал Дементьича… – И с дрожью в голосе стал бормотать: – Отрекись, Вася… Право слово, отрекись, а? Умоем тебя, перевяжем, мундир дадим новый, саблю наилучшую, на коня посадим…

– Вон оно что! Коня белого дадите?

– Хошь белого чупахинского, хошь мово Игреньку… Выедешь ты на Соборну площадь, равно крестьянский енерал Скобелев. Скажешь народу: так, мол, и так; мол, я, Шубин Василий, земляк ваш и расейский солдат, отрекаюсь!..

– Эх, здорово! На белом коне? Начисто, говоришь, отречься?… А вдруг я душою покривлю? Сказать скажу, а потом обратно к красным перекинусь? Может такое произойти со мной? Пропал тогда чупахинский конь!

– Э-э-э, нет, Вася… Не таковский ты, чтоб туды-сюды метаться. Мне ль тебя не знать! Вот. И тех, что в подвалах, сговори… Тебя послушают. Комиссар!

– Меня послушают, – глухо отозвался Шубин.

– Обязательно! Обязательно, Вася! Ты, этта, умелец с народом говорить…

Дверь открылась, пропуская Губина. Он нес, придерживая на животе обеими руками, тяжелый жестяной керосиновый бидон, кое-где тронутый ржавчиной. Грохнул его на стол и перевел дух. Потом наклонил бидон, и из широкого горлышка посыпался золотой дождь царских пятерок и десяток.

Купец подержал руку на сердце. Помолчав, торжественно выпрямился.

– Вот, Шубин!.. Жертвую. Тут – тыщи! Немалые тыщи. Половину – вашим, кои пострадавшие. На новое обзаведенье… Вторая половина – твоя! Всю жисть копил, собирал. Не жалко! На обчее дело отдаю… Бери гумагу, перо – пиши расписку на десять тыщ!..

Сердце военкома переполнилось той жгучей яростью, что багровым туманом застилает и свет солнца, и блеск золота.

– Падаль кулацкая! Купить хотите?!. Коммуниста – купить?! Убью!..

Последним, нечеловеческим напряжением сил рванулся Василий Павлович, метнул табуретку, но Губин успел нагнуться – удар пришелся в стену, только ножки от табуретки разлетелись в стороны… Губин лихорадочно рвал из кармана револьвер, Базыльникова как ветром сдуло. Но из зала уже вбежали Жданов с подручными, скрутили военкому руки, нажали на плечи, припечатали к стулу.

Губин, сбросив пиджак, мгновенно накрыл бидон на столе и, не спуская глаз с военкома, рассмеялся:

– Добро, Шубин! Добро! Хвалю! Хорош!.. Вона как запел?! Ничо, ничо!.. Я те заставлю петь с другого голоса. Увести его! В отдельную… Чтобы – ни с кем!..

Комиссара вывели.

Губин остался один, надел пиджак, ссыпал золото в бидон и несколько минут сидел, не отрывая от бидона тусклых стариковских глаз… По крохам собирал, сна, отдыха решился, своим не давал, а он – табуреткой!.. Это что ж за люди, сволота такая?! Не бог их лепил – дьявол… Золото ить… Золото!

В первый раз вожак восстания ощутил что-то вроде страха, вперемежку с недоумением. Неужто и впрямь рушится мир, низвергаются идолы, которым испокон веков поклонялись люди? Что делать? Вот и «рецепт» мудрого лекаря из села Вьюны – без пользы.

* * *

Шубин. Василий Павлович Шубин. Крестьянин, русский солдат, советский военком, большевик-ленинец. Прошел ты сквозь бури и грозы эпохи рядовым бойцом, гибель твою не отметила эпоха некрологом и память о тебе не украсила посмертным орденом…

Шубина везли в телеге за околицу села в паре с незнакомым коммунистом из села Вандакурово. Тот был тоже избит и еле передвигал ноги. Василий Павлович старался поддерживать товарища хотя бы плечом: руки обоих были связаны.

– Потерпи, браток, еще малость. Сейчас все кончится. Потерпи, немного уж, недолго… Тебе денег давали?

Вандакуровец утвердительно покачал головой.

– Не принял, значит? Хорошо, браток, очень хорошо!.. Ты смерти не бойся – все равно ведь когда-нибудь.

Цыган согнал пленников с телеги:

– А ну, шагай! Таскать вас не перетаскать!