Сибирская вендетта

Однако долго стоять на холодном ветру было не резон. Не лето всё же, ночью температура опускалась до минус тридцати. Андрей наклонился и закрепил ботинки в лыжных креплениях. Легко вскинул на плечи рюкзак, взял в руки палки и, ступая боком, стал спускаться на лёд. Наконец, под лыжами заскрипел сухой мелкий снег, Андрей толкнулся палками и заскользил по припорошенному льду. И уже не оглядываясь, быстро пошёл от берега, энергично работая руками, наклоняясь вперёд и с трудом удерживая равновесие. Боковым зрением он видел, как стали удаляться светящиеся окна, и вся призрачно белеющая кромка берега словно бы отваливалась и уходила назад, за спину. Впереди открывались ровные, далеко разбегающиеся ледяные поля. Эти пространства словно бы притягивали Андрея; всё дальше мерцающий город, всё глуше и темней вокруг, лишь поскрип лыж да собственное дыханье. И странное дело: чем дальше уходил Андрей от берега и чем гуще становилась темнота, тем легче и свободнее было у него на душе. Словно он не уходил из дома, а наоборот, возвращался домой! Как будто погружался в родную стихию, вспоминал давно забытые места. «И чего люди так стремятся в город? — спрашивал он себя под мерный поскрип лыж. — На воле так славно дышится!».

Он шёл довольно ходко, лыжи невесомо скользили по ледяному крошеву. Через пять минут пристань уже нельзя было разглядеть во тьме, и весь микрорайон стал игрушечным, огни превратились в слабо мерцающие точки и соединились в причудливое созвездие. Всё это походило на огромный фантастический дом, в котором живёт большая дружная семья. Слева тянулась плотина, по которой мчались автомобили с зажжёнными фарами, натужно гудели проводами троллейбусы, — зрелище было праздничное, возбуждающее. Но и плотина постепенно удалялась, уходила в ночь — всё тише стон троллейбусов, всё мельче машины и глуше огни. Андрей смутно чувствовал силовое поле мегаполиса. Невидимые токи пронизали пространство над городом, все люди были захвачены этим силовым полем, наэлектризованы токами. Наверное, поэтому они такие нервные и злые. В такой перенасыщенной атмосфере они родились, и в этой же атмосфере испустят дух, так и не узнав, до чего огромен окружающий мир и как легко дышится вдали от зловонных труб и стремительно мчащихся автомобилей.

Андрей прошёл несколько километров вдоль правого берега залива, затем, сделав короткую остановку и оценив пройденное расстояние, двинулся наискось к противоположному берегу. Между берегами было около трёх километров, но расстояние удваивалось, если путник шёл не под прямым углом от берега, а делил прямой угол на равные доли и прокладывал свой путь по биссектрисе, хорошо известной математикам, а также прилежным ученикам старших классов. Стоило Андрею отдалиться от берега, как тот совершенно исчез из вида, и в кромешной темноте Андрей мгновенно потерял все ориентиры. Он был примерно в десяти километрах от города, но казалось, что тот канул в преисподнюю со всеми своими кварталами, мчащимися машинами и огнями. Андрей остановился посреди пустого пространства, смахнул рукавом пот со лба и посмотрел назад. Непроницаемая тьма окружала его, только едва заметный след от лыж показывал направление движения. А впереди было около десяти километров пути. Заблудиться проще простого! При свете дня Андрей за два часа добрался бы до нужного места, дошёл бы с закрытыми глазами. А теперь что?.. Он снова огляделся. Подумал несколько секунд, потом аккуратно переступил лыжами, изменив угол атаки на сорок пять градусов, чтобы двигаться к противоположному берегу под прямым углом. Даже если он немного собьётся, всё равно упрётся в обрыв, над которым стеной стоял сосновый лес. Левый берег залива, в отличие от правого, был покрыт самой настоящей тайгой, там и волки шастали, и медведи не были какой-то экзотикой. Был бы климат чуть помягче, там точно водились бы тигры и слоны, и тогда бы Сибирь перестала быть Сибирью, а сделалась какой-нибудь Африкой, в которой чего только нет… Поправив рюкзак, который уже не казался лёгким и удобным, Андрей двинулся дальше. Как-то жутко было стоять посреди ледяного плато без всяких ориентиров, без намёков на жизнь или хотя бы на сочувствие к жизни. Хотелось определённости, некоей окончательности и ясности — всего того, к чему нас приучила цивилизация.