Сибирские перекрестки

Они же наконец-то вырвавшись из него, устремляются все вниз и вниз. А вот уже и первые признаки нарождающегося ручейка – где-то внизу под ногами, под камнями начинает журчать. Неужели это та Бурея, которая далеко отсюда внизу крутит огромные колеса турбин? Здесь ее еще пока не видно, а только чуть-чуть слышно, как ребенка, который слабой ножкой стучит в утробе матери и просится наружу, к свету, к жизни. И скоро вот-вот появится на этот свет… Ага!.. Вот и он, еще крохотный. Если кто-то поставит свою грубую ногу на его еще хилое тельце, то пресечет его. Правда, на некоторое время. Он заполнит ямку от грубого сапога, а затем, перелившись через край, зажурчит дальше вниз. Так как уже никакая сила, никакая преграда не способна остановить его движение к морю.

Они спускаются быстро. Под ногами хлюпает и чавкает сырая высокогорная тундра. Скоро должны начаться кусты, а затем и деревья. Вон там внизу уже видны острые пики елей и тупые вершины сосен.

До места стоянки шли еще часа два. Стоянка – это бывший стан геологической партии, где жили рабочие, которые в этом логу били шурфы. Здесь стоят две рубленые избушки для жилья и одна под взрывчатку. Сейчас все здесь заброшено: разведка сделала свое дело и ушла в другое место.

Правда, трудилась она недавно, так как до сих пор осталась в ручье огромная кастрюля с пакетами масла, утопленная полностью в студеную воду высокогорного ручья, а в самой избушке, оказалось, есть даже кое-какие консервы, да под столом стоял огромный фанерный ящик, наполовину забитый пачками папирос. Но ни Костя, ни Владислав не курят, поэтому эта находка для них бесполезна, как, например, для неандертальцев золотая монета: купить на нее ему негде и нечего.

В этот день они только устраивались «на постой». Из трех срубленных избушек две были рассчитаны под жилье, а третья – под взрывчатку. В этой третьей избушке остались консервы в стеклянных банках. Это в основном различные закуски и борщевые приправы. В одной из избушек нашли остатки муки, на чердаке – спальники. В общем, здесь жить можно. Вечером перетопили немного масла и пустили его на блины, которые сделали из запасов муки.

Так же неплохо устроились и со спальниками на ночь вместо матрасов; залезать же в них не рискнули. Да в этом и не было нужды, в избушке было тепло.

На следующий день пошли маршрутом вниз по ручью, спустились по нему примерно километров на десять. Ручей зарос кустарником. Высокая трава не дает возможности быстро двигаться, из-за нее не видно скрытых ям, канав или валежин под ногами: можно врезаться в яму, зачастую глубокую. По дороге ловили хариуса. В этом ручье он был откормленным. Вернулись из маршрута рано, еще до сумерек.

Еще один маршрут на перевал, что находился по правую сторону от ручья.

Здесь они обнаружили интересную дорогу: серпантинкой вверх по склону шла широкая лошадиная тропа, аккуратно обложенная по сторонам стенкой из камня, для защиты от снега зимой и летом от ливней. Здесь давно, еще до войны, проводилась добыча какого-то сырья. Тропа сделана на совесть, и, похоже, по ней поднимались на перевал сотни раз лошади с грузом.

А вот и то, что, естественно, должно было остаться от тех старых разработок: шурфы, канавы и даже небольшие карьеры. Все давно поросло не только травой и кустарником, но и тридцатилетним лесом.

Здесь когда-то, по словам Владислава, использовался самый дешевый на земле труд, труд заключенных, на которых государство тратило минимальные затраты, только на поддержание жизни.

Владислав идет и постукивает молотком. Эта привычка у всех геологов. Со стороны же это выглядит так, как будто человеку дали в руки молоток, и он колотит им налево и направо, потому что есть молоток, и он для этого сделан.

Вечером же, усталые, они забрались в спальники. И Владислав устроил очередной ликбез Косте о том, для чего они отбирают образцы кварца, к тому же с такой большой площади, по всему Хабаровскому краю.

– Затем поедем в Приморский край. Там тоже надо провести такую же работу, – уже засыпая, пробормотал Владислав.

* * *

Через неделю, отработав участок, они вернулись назад в старательскую артель тем же путем, как и уходили, через перевал. Перед отъездом из артели помылись, попарились в местной баньке старателей. Вечером в избушке выпили, завершая очередной участок, а утром, на другой день, выехали в обратный путь до станции Дуки и снова на «татре». Сидели в кузове на железных бочках с касситеритом. Медленно переваливаясь с боку на бок, «татра» выползла из лога, в котором стояла и шумела добычливая старательская артель. Впереди появилась Амгунь, ее широкая долина, с множеством рукавов, окаймленная невысокими пологими хребтами.

Стоял теплый августовский день. Такие дни бывают только в августе, когда лето уже истомилось буйствовать и цвести. Природа набрала силу, почувствовала ее и свою усталость. Август можно сравнить с женщиной уже в годах, полной женской силы, понявшей смысл жизни… Так кое-где в зелени блеснет золотом желтый лист, как преждевременная седина, и снова расстилается зеленое море тайги, ласкающее взор.