Сибирские перекрестки

Он инстинктивно подобрался, удобнее перехватил в руках длинную ручку геологического молотка, готовый ответить ударом на возможный выпад неприятного ползучего гада. Однако предосторожности были напрасны. Обитатели этого красивого высокогорного луга не меньше человека боялись за свою жизнь.

Леонид Григорьевич и Потапка, окинув взглядом тайгу, простиравшуюся внизу, пошли к другой вершине – Верблюжьей, искать разведочные канавы, которые протянулись длинными линиями на карте разведки геологической партии. В седловине между горбами Верблюжьей буйно взметнулось высокотравье, кусты, палило солнце, было безветренно, душно, лезла и липла к лицу паутина, было много камней и ям курумника, поросших травой, невидимых и коварных.

Они прошли седловину, наткнулись на старые каркасы от палаток. Здесь когда-то стояли лагерем работяги, пробивали канавы в знойные и дождливые весенние, летние и осенние дни. За останками стана начинались канавы. Давно, лет пять назад, пробитые стенки их разрушились. Они заросли, обвалились, щебенка и камень разрушились под ветром, солнцем и морозом. По отвалам щебня и камней, выброшенных взрывами, и дну канав, зачищенных лопатами, поползли во все стороны гадюки.

Потапка с опаской издали смотрел на канавы. Глядя на начальника, как тот, не обращая ни на что внимания, стал копаться в канавах, отбирать образцы, осматривать стенки канав, что-то записывать в пякитажку, Потапка тоже спустился к нему в канаву.

Длинными рубцами прорезали канавы склоны, седловины и горы…

Но поиски Леонида Григорьевича ничего не дали. Кварцевых жил, или, точнее, кварцевых жил с включениями касситерита[5] – темно-коричневого цвета минерала, частого спутника кварцевых жил, кристаллизовавшихся когда-то, сотни миллионов лет назад, из магматических источников, он не нашел.

– Пошли назад! – обескураженный, махнул он рукой.

В стан они вернулись еще засветло. Сходили к бане, разделись, осмотрели вещи и себя, сняли несколько клещей. Затем, обливаясь водой из тазиков и ведер, смыли пот и усталость от маршрута, вернулись к своим, в заезжую избу.

Начало темнеть, быстро и рано, несмотря на середину лета. Сказывалась широта южного Сихотэ-Алиня, который в вечерних сумерках и в таежной дымке казался темно-синим и громадным, бесконечным, как небо, которое он рвал неровными вершинами своих хребтов. В тайге становилось тихо и в то же время грустно и чего-то жаль. Наверно, вот этого бродячего мига расслабленности. А может быть, простоты быта жителей этого укромного уголка тайги, запахов и чувств, которые, казалось, все еще присутствовали в каждой убогой полочке, прибитой к бревенчатой стенке, прокуренных папиросами семейных полатях, грязном, никогда не мытом полу и железной бочке в углу с тухлой водой, истертых ступенек невысокого крылечка и истоптанных завалинках, обшарпанных, и вытертой до черноты плечами притолоки дверей. Спокойствие и простота мира этого, жизни и чувства. Убогость и гармония с окружающим многообразием цветов, запахов, звуков, тревожных, непонятных, далеких.

Вернулся уже в сумерках Сергей, уходивший на рыбалку к речушке вниз по логу. Вернулся он пустой, но довольный. Речушка, пробираясь сквозь чащобу зарослей кустов и завалов, создала свой мирок роскошных тенистых и сырых, сумрачно-сказочных, запутанных туннелей и чертогов, то светлых, озаренных красноватым заходящим солнцем, то темных, пугающих своей таинственностью… Сергей проболтался на речушке, закидывая удочку с мушкой в ямки, в которых должен быть хариус… Он прошел вниз по течению с километр, но поклевки не было. И он, смотав удочку, вернулся обратно в стан.

– Нема дел, Леонид Григорьевич, – буркнул он, вваливаясь в заезжую. – Хоть бы одна поклевка!.. Вот стерва!..

– И не должна! – воскликнул начальник. – Ты хотя бы спросил меня или кухаря! Кстати, где он? Не вернулся еще?.. Ну да ладно, это его дело. Но вот он сказал, что рыба в ручье вывелась. Неизвестно, почему, но нет ее. Надо далеко спускаться, километров за двадцать по реке, чтобы выйти на хорошие места…

– Что же мне-то не сказал? – обиделся Сергей.

– Извини, Сергей, не успел как-то! Да и не подумал, что тебя без нас понесет на рыбалку!..

Издалека, со стороны дороги, уходящей вниз по логу, донеслись звуки какой-то музыки…

Вспомнив, что кухарь уехал с карманным приемником, поняли, что это он.

– Кухарь едет! – с иронией произнес Сергей. – Комаров отпугивает…

– А может, тигров! – в тон ему подхватил Потапка.

Голос карманного приемника приближался, усиливался, и наконец, из-за густого кустарника показался кухарь, закутанный с головой в энцефалитку от комаров и усиливающегося к ночи гнуса.

Он вел, как под уздцы, свой велосипед. На боку у него висел приемник, заливаясь совсем уж не терпимой для местной фауны голосисто-крикливой музыкой. О чем-то визжала певица на непонятном языке, ей вторила флейта, расталкивая всех, врывался саксофон, изредка что-то бухало, вклинивалось из электронных, парализующих утроб…

Кухарь, видимо, выпил и был доволен жизнью. Это было заметно по блестевшим из-под капюшона энцефалитки глазам и торчавшему носу.