Сибирские рассказы

Среди них была и мать рассказчицы, истинная христианка-католичка. Исправно по вечерам (а иногда и ранним утром) она, стоя на коленях перед колоколом, произносила молитвы на латыни и по-польски, вымаливая прощение и милость для своей семьи с пятнадцатью детьми.

А на Варю-пролетарку вскоре навалилась неизвестная болезнь, и в дополнение разбил паралич. Почерневшая и дурно пахнущая, со взором одержимой, корчась в муках, она лежала на кровати и умоляла судьбу послать ей смерть. Но Смерть не спешила накрыть её своим покрывалом, вынуждая в полной мере испытать адские муки.

Через месяц колокол стали грузить на машину, чтобы увезти на станцию и отправить на переплавку, поскольку начинающаяся индустриализация, помимо всего прочего, нуждалась в цветном металле.

По покатым брёвнам десяток подвыпивших мужиков с помощью верёвок и под крики: «А ну давай, поднавались! И-эх, пошёл, родимый! Пошё-о-ол!» – оторвали его от земли. Колокол, медленно поворачиваясь, постепенно подвигался к платформе, но неожиданно сорвался и под матерные крики грузчиков упал на землю со звуком, напоминающим стон раненого зверя.

Одновременно с крыши храма слетела стая ворон и с карканьем закружилась над колоколом, привлекая всё новых и новых птиц не только с посёлка, но и с окрестностей. Вскоре эта стая превратилась в тучу, которая то спиралью взвинчивалась в небо, то, как гигантское колесо, кружило над храмом. Крики вороньей стаи перекрывали лай собак, ржание лошадей, голоса людей и даже паровозные гудки на станции.

И в это же самое время Варя-пролетарка, потерявшая до того голос и лежавшая неподвижно, вдруг дико закричала, стала сучить ногами и руками, корчась в страшных муках. Глаза её вылезли из орбит, на губах показалась жёлтая пена, а из кишечника и мочевого пузыря поплыло содержимое. Её престарелая бабушка достала из тайника спрятанную там икону Божьей Матери и поднесла к губам Вари со словами: «Покайся и поцелуй!». Та промычала что-то нечленораздельное, коснулась губами иконы и, перестав корчиться, тут же испустила дух.

И странное дело… Вороны вмиг успокоились: одни мелкими стаями разлетелись по окрестностям, а другие расселись на храме и близлежащих домах.

А колокол со второй попытки удачно втащили на грузовик и отвезли на станцию.

Кот

Когда я училась в пятом классе, однажды ранней весной, по пути домой, в одном из переулков за мной увязался серенький котёнок. Он бежал и жалобно мяукал.

Я взяла его в ладони и стала гладить. А он весь трясся и продолжал громко мяукать. Был лёгок… ну, как пушинка!.. Одна кожа да кости. Мне его до того стало жалко, что я решила взять домой это маленькое пушистое создание, несмотря на то, что дома хозяйничала кошка Мурка.

Родители мой поступок не осудили, но и не проявили восторга, а котёнка, само собой разумеется, назвали Пушком.

Мурка отнеслась к появлению котёнка настороженно. Сначала обнюхала, потом оглядела всех присутствующих на кухне… и с характерным урканьем запрыгнула на шесток печи. Оттуда она стала следить за всеми моими действиями.

А я обтёрла Пушка влажной тряпкой и налила ему в плошку молока. Лакал он с жадностью, захлёбываясь и время от времени тряся головой.

Место Пушку определили у печи под залавком, постелив там кусок войлока. В первую же ночь он стал жалобно мяукать, и мне пришлось взять его в свою постель, где он вмиг успокоился.

В последующие ночи всё повторялось. Сначала он спал у меня под боком, а потом в ногах.

Летом Пушок постоянно бегал за мной. Куда бы я ни пошла, и он туда же – будь это огород, поле или речка. В наиболее опасных местах, где хозяйничали бродячие собаки, я брала его на руки.

К осени он подрос и принимал участие в наших играх в прятки. Когда выпадала моя очередь голить (то есть искать), он бежал рядом со мной и заглядывал в укромные места. А когда находил кого-либо из подружек или ребят, то начинал мяукать.

Вечером, когда с пастбища должно было вернуться стадо, Пушок вскакивал на столбик у калитки и смотрел вдаль. Но как только корова заходила во двор, котёнок спрыгивал со столбика и бежал рядом с ней в стайку, где садился в углу и ожидал конца доения. При этом он внимательно следил за бьющими в подойник струйками молока.

Как только мама заканчивала доить и шла домой, Пушок, задрав кверху хвост и мурлыкая, семенил рядом, а затем переходил на скачки. Когда наша доярка, зайдя в дом, ставила ведро на лавку, нетерпеливый котёнок, выгнув спину колесом, тёрся о её ноги и настойчиво мяукал. Здесь же ему в плошку наливали ещё не процеженное парное молоко, и он лакал его с великим удовольствием. А затем вскакивал на лавку или на шесток и начинал умываться, исполняя этот ритуал тщательно и долго.

Через год-полтора Пушок превратился в большого пушистого кота сибирской породы, с длинным пышным хвостом и головой как у рыси. Летом он ночевал в сенях либо в стайке, а на зиму переселялся в дом, прогнав Мурку с шестка и устроившись там по праву сильнейшего.