Сибирские сказания

Васька было крест наложить на себя хочет, а руку-то словно свело в локте, не подымается. Монахи головами покрутили, повертели и поехали потихонечку к себе в монастырь. А Васька сам по себе остался, пригорюнился. Кинулся черта с чертенятами искать, а тот словно сгинул куда, не видно его, не слышно никого. Глянул вниз с плотины, а там и сухо совсем, дно видно, лишь ручеек малый журчит, едва виднеется.

«Ладно, – думает себе, – вода ушла, а заработанная денежка все одно осталась». Взял Васька бумажку сторублевую, ассигнацию, значит, поглаживает ее, радуется. Только внимательней к ней присмотрелся и чуть его кондрашка не хватила: а на портрете государя императора поверх головы рожки козлиные пропечатаны. Да аккуратно так, словно государь весь век свой с ними прожил, пробыл, без них и не жил.

Совсем худо Ваське стало, кинулся он на дорогу, убечь решил куда, а навстречу ему монахи обратно едут. Да злые такие, что не приведи Господь, хоть им по чину-званию такими и быть вовсе не положено. Хвать Ваську за шкирку и рылом в мешки, а там вместо муки навоз гольный лежит, весь из себя сухой и воняет пакостно.

– Где наша мука?! – орут в голос. – Как посмел самого владыку обманывать?! Связали и на мешки с дерьмом закинули. Увезли в город, и боле мы его не видели.

А ночью такая буря на нашей речке поднялась, сроду не бывало, самые древние старики не упомнят этакого. Вышли утром на бугор, а ни плотины, ни мельницы и в помине нет, все унесло, разметало.

Нельзя сказать, что мужики особо опечались по мельнице. И без нее ране сколько лет жили, еще столько же проживем. Плюнули и забыли. И про Ваську бы Пестрого никто дажесь не вспомнил. Да только объявился он, уже когда начали у нас колхозы ладить, скот отбирать, в общий хлев сгонять. Вот тут и он пожаловал в черном кожане с наганом в кармане, на кобылке рябой, немножко хромой и на глаз косой.

Собрал народ посреди улицы и толкует всем:

– Я за вашу свободу на каторге срок мотал, пуще всех страдал. Теперича меня к вам председателем направили, чтоб я нову жизню строить начал…

– Зачем нам нова, вроде и стара ничего была… – кто-то из толпы вякнул.

Васька тогда наган свой достал и дулом на народ навел:

– А кто не пожелает жить по-новому, того в расход пущать велено. Есть такие?

Дураков у нас отродясь не встречалось и тут не нашлось супротив новой власти идтить. Молчат… Тогда велел Васька Пестрой брать грабельки да лопаты, коней в телеги запрягать и айда плотину по новой насыпать. Для новой, значит, жизни. И тут супротивников не сыскалось. Все пошли на проклятую речку. Всей деревней сыпали землю, сыпали. Возили подводами, месили, молотили, трамбовкой стучали, землю уминали. Насыпали чуть не выше бугра, на котором деревня поставлена. Ладно, неделю на то убили, а в поле работа стоит, не до нее.

Только в первую же ночь дождь приспел, случился, до утра лил, поливал, в речку уйму воды нагнал. Вышли на бережок, глянули. А там от нашей работы ни бревнышка, ни щепочки не осталось. Все вода смыла, разметала, нас не спросила. И чего бы вы думали? Приказал Васька новую плотину на речке ладить, строить. Вот и сызнова под Васькиным наганом работу ту пустую начали. Пока землю таскаем – погода стоит тихая, а как закончим, в ночь буря и все размоет, размечет.

…С тех пор много годков прошло, а как новый председатель заявится, так опять плотину сыпать начинает, народ гонит. Сплошное запруженье на нас нашло. С других деревень нас так и зовут: запруженными.

Вишь, вон бульдозер шумит, с городу едет, пыхтит. Опять начнет запруженье на нашей речке делать. Да, встарь люди бывали умней, а ноне веселей. И мы посмеемся, коль допьяну не напьемся… До запруженья…

Ворогуша

И зачем человеку только жизнь дается? Бьется, бьется, а все одно – умирать придется. Как Бог накажет, никто не укажет. Пришла смерть на бабу – не указуй на деда…

К чему это я? Да к тому, что ноне не так люди жить стали. О смертушке не думают, не печалятся, каждый норовит себе поболе урвать, в дом припереть, на засов запереть. А супротив злого человека на кажну дверь замок не навесишь. Оно, правда, к пустой избе замок не нужен. Но я тебе что скажу, если на деревне дурной человек заведется, то никто от него не убережется.

У нас вот какая история в стародавние времена случилась-вышла, что помнят о ней до сей поры и от отца к сыну передают, когда о зле черном речь ведут… История та хоть и давнешняя, но для нас памятная, поскольку через нее деды внуков учат, к добру привечают, от зла отпугивают.

А вышло так, что привезли под нашу деревню переселенцев разных. Рвань, я тебе скажу, а не люди. Откуль их таких только и понабрали?! Со всей Рассеюшки, верно, сливки сымали. Другого места не нашли акромя нашинского: выгрузили их по-за ту сторону от речки, вроде как от нас в стороне, но все одно под боком.

Уездный старшина повелел им: «Мол, живите, не тужите, дома стройте, землю пашите».

Ага! Куда там! Оне энтому делу сроду не обучены, кроме воровства да другого, сызмальства ничегошеньки боле и не умели. То, как говорится, вызвали волка к людям из колка…