Сибирский эндшпиль

После ареста он ни разу не видел Полу. Допросы были постоянными и выматывающими, но пока к нему относились нормально. Без сомнения, Советы собирались полностью использовать пропагандистские возможности ситуации и не собирались подставлять себя под обвинения противоположной стороны. Сколько времени может длиться такая ситуация - это уже другой вопрос, думал Мак-Кейн, вытираясь и глядя в металлическое зеркало, вделанное в стену. Русские, конечно не будут торопиться, чтобы облегчить давление на Штаты, и, может быть, поэтому он до сих пор лишен возможности связаться со своим начальством на Земле. Собственно говоря, в разговорах даже не упоминалось о том, знает ли об этом инциденте широкая публика.

Выйдя из-за перегородки, он еще не успел натянуть рубашку, когда зарешеченное окошко в двери приоткрылось и стали слышны голоса снаружи. Чьи-то глаза с секунду внимательно изучали его, а потом дверь открылась. Вошел высокий седой мужчина с эспаньолкой, сопровождаемый вторым, помоложе и смуглым. Оба были одеты в белые врачебные халаты и серо-белые клетчатые штаны. Два охранника в форме остались снаружи, когда старший захлопнул дверь. Мак-Кейн напрягся, но поведение этих двоих не было угрожающим.

- Ну, как вы себя сегодня чувствуете? - поинтересовался бородач. Его голос был доброжелательным и будничным, словно Мак-Кейн знал, о чем речь. Мак-Кейн промолчал.

- Тяжело? Координация нарушена? Голова кружится, а? - бородач уселся на край стола, и, сложив руки, оглядел Мак-Кейна с ног до головы. Второй поставил на стол черный медицинский саквояжик.

- Ну-ну, - продолжил бородатый после небольшой паузы. - Вряд ли мы сможем помочь нашему пациенту, если он не говорит ни слова, не так ли?

- Помочь в чем? - ответил Мак-Кейн. - О чем вы говорите?

Бородач заинтересованно посмотрел на него.

- Вы знаете, кто я такой? Пауза.

- Нет.

- Ага. - Бородач взглянул на коллегу. - Я думаю, здесь полностью блокировано. - потом вернулся к Мак-Кейну. - Я доктор Кожакин. Мы виделись с вами и раньше, уверяю вас, и даже несколько раз. Понимаете ли, вы были немного больны. - Он сделал небрежный жест. - Это обычно у людей, не привыкших к межпланетной среде обитания. Болезнь космической акклиматизации. Свою роль играет невесомость при полете на станцию, свою роль - избыток космического излучения, но в основном это расстройство механизма равновесия, адаптирующегося к вращающейся конструкции. Эффект может быть очень неприятным, пока нервная система не приспособится к этому.

- В самом деле? - Мак-Кейна, похоже, это не убедило. - И это вызывает амнезию?

- Мы дали вам довольно сильный седатив. - пояснил Кожакин. - Вы отключились на пару дней. То, что вы чувствуете, это побочное действие. Иногда может немного пострадать память, как от удара по голове.

Мак-Кейн внутренне насторожился, хотя виду не подал. Кожакин пытался объяснить потерю памяти и остальные симптомы действием лекарств. Мак-Кейн хорошо знал, что психологам-исследователям, терапевтам, впрочем, так же, как и полиции и военным были известны чрезвычайно мощные вещества. Хотя столь любимой романистами "сыворотки правды" не существовало, но совместная химическая атака на организм различных стимуляторов и депрессантов действовала на разных людей по-разному, так что строго говоря, что-то подобное было возможным. Неожиданно он подумал, что, может быть, допросы не были такими уж вежливыми.

- Ну, давайте посмотрим. - начал Кожакин. Он усадил Мак-Кейна на край койки, заглянул к нему в рот, посмотрел язык, вгляделся в глаза и потыкал в грудь и спину стетоскопом. Ассистент готовил манометр для кровяного давления. "И пару пробирок для анализов мочи и крови", - обратился к нему Кожакин.

Разрозненные воспоминания стали возвращаться к Мак-Кейну. Лицо русского в форме генерал-майора, черные волнистые волосы с серыми стрелками, яркие пронизывающие глаза под отекшими веками, грубые мордатые щеки и двойной подбородок. "Очевидно, что вы не журналист... Вы знали, что содержалось в этом файле?... Кто послал вас?..." Там был и другой русский, неотделимый от генерала, как часть картины, возникшей в памяти Мак-Кейна, но его уже было не вспомнить.

Кожакин накачивал воздух в манжету манометра, внимательно глядя за лицом Мак-Кейна.

- Мозги заработали, да? Что-то вспоминается?

- Какой сегодня день?

- Четвертое мая. Вы злоупотребили вашим положением гостя первого, на следующий день заболели, и два дня были в отключке.

Если бы это было так, то в книжке должна была быть одна заметка, а не три, подумал Мак-Кейн. Странно, при каждом пробуждении он не забывал вести счет дням - по крайней мере пробуждениям - и до сих пор не мог вспомнить, как он это делал. Это говорило о том, что в неуправляемом состоянии он был дольше, чем утверждал Кожакин. И об очень сильном наркотике, что само по себе не было ободряющей мыслью.