Сибирский эндшпиль

Пола с изумлением посмотрела на него:

— Да Господи, почему? Ты не сказал мне ни одной причины…

— Я старше тебя по званию. Это значит, что мне не нужны причины.

— Эта бездоказательная вера… Нет, даже не это. Перед лицом доказательств.

— Назовем это осторожностью и неуверенностью.

— Какая тут может быть неуверенность? Ты же не будешь спорить с фактами? Почему вы всегда отрицаете очевидные факты, если они не совпадают с вашими предубеждениями? Реальности наплевать на любые предубеждения. Единственный путь научиться чему-то — это строить свою уверенность на фактах. А ты поступаешь наоборот, судишь по своим предубеждениям, что можно принять, как факт, а что — нет? Это называется суеверием и предрассудками.

— Это называется внутренним голосом.

— Какая разница?

Эрншоу вздохнул и отвернулся. Его голос колебался, словно он сдерживал свое терпение только усилием воли.

— А почему в своем весьма научном анализе ты забыла о вероятностях? Здесь слишком много совпадений, и очень подозрительных…

— Подозрительных, подозрительных. Ты опять за свое. Есть хоть что-то, что не кажется тебе подозрительным?

— И потом, мне не нравится передавать все открыто через русских.

— У тебя сдвиг на русских. Только потому, что это место не похоже на русскую тюрьму в твоем представлении, ты считаешь, что это какое-то прикрытие. Тебе даже в голову не приходит, что ты мог ошибаться — что все твои идеи об их тюрьмах и обо всем остальном устарели? Может быть, они действительно изменились, а такие, как ты, еще этого не сообразили?

— Хорошая мысль, — согласился Эрншоу. — Но ведь и она может оказаться неверной. Почему ты в этом так уверена?

— Внутренний голос, — ледяным тоном ответила Пола и отвернулась.

— По-моему, сейчас ты ошибаешься. Похоже, внутренний голос у тебя не самое сильное место. Что ты вообще знаешь об Ольге, кроме того, что после допроса тебя немного подержали наедине, а она прикинулась подругой как раз в тот момент, когда тебе просто необходимо было с кем-то поговорить? Ты над этим не задумывалась?

— Да все было вовсе не так. Это я позвала ее — там, в госпитале. До этого я видела ее всего несколько секунд, мельком, случайно.

— Случайно. А она чисто случайно шла по госпиталю.

— О Господи Иисусе, ты опять начинаешь?

— А теперь слушай, — голос Мак-Кейна зазвенел. — Я никогда не сомневался в том, что ты умеешь делать то, что умеешь. И ты теперь не рассказывай, что делать мне. Это моя работа. Ясно?

Пола уставилась на него:

— Ясно. Но разве основная часть твоей работы — не сообщить нашим, что ты нашел? Сюда прибывает много гражданских лиц, много детей, кучи земли и никакого оружия. Тебе не приходит в голову, что сообщить об этом — как раз твоя работа?

Эрншоу долго удерживал ее взгляд. Когда он снова заговорил, его голос был нормальным:

— А тебе не приходит в голову, что кто-то где-то хочет, чтобы мы думали именно так?

Мак-Кейну полагалось быть на работах по развозке и разбрасыванию земли, но он воспользовался трюком Рашаззи со вставочками в браслетах и купил себе у двух азиатов и японца из блока А, русского и араба из блока Е и финна из блока F достаточно свободного времени, чтобы быть практически свободным от трудовой повинности. Кроме того, пришлось смазать и Лученко, чтобы он закрывал на это глаза. Остаток дня Мак-Кейн бродил по улице Горького и по прогулочной площадке, вспоминая все свои впечатления, все странности, бросившиеся ему в глаза в Замке, пытаясь сложить их в узор, отличный от того, что уже сложился в его голове.

В том, что говорила Пола, была одна правильная вещь: это место совсем не похоже на ту русскую тюремную систему, о которой он слышал, и уж вовсе не в обычаях тоталитарных бюрократов. Слишком уж она свободная и легкая, слишком неограниченная: заключенные разных национальностей и происхождений, осужденные по различным причинам, свободно смешивались и передвигались внутри Замка с минимальным надзором. Слишком много терпимости проявлялось к таким вещам, как алкоголь, поедавшие изоляцию мышки Рашаззи, воровство и укрывательство. И эта система Биржи, на которой процветает подкуп и коррупция — если бы за это взялись серьезно, то уже давно вывели бы. А совершенно нерусская система поощрения инициативы, а не принуждения страхом… Пола думала, что это только знаки того, что русские наконец-то зашагали в ногу со временем. У Мак-Кейна такой уверенности не было.