Сибирский фронтир

Следовало безотлагательно заняться обороной, но раз уж пошли ответы, я решил выяснить всё до конца. Из всей флотилии на Унимаке вставал только "Николай" и что его команда там безобразничала, мы догадывались давно, хотя николаевские молчали. Однако среди них имелось с десяток парней, каких покойный Оладьин охарактеризовал как приличных. Далеко не все из них соглашались с Тарабыкиным. На людях, они понятно продолжали стоять друг за друга, но на начальника, судя по поступающим сведениям, всё чаще косились с недоверием. Этим следовало воспользоваться, и я послал охранника за одним из них – за Ворониным.

–Что вы там устроили осенью? – сразу набросился я на парня. – Пленный тойон утверждает, что целое село вырезали.

Воронин молчал.

–Пойми, – сказал я ему. – Ты Тарабыкина выгораживаешь, Трапезникова, но взамен наши головы подставляешь. То, что на крепость сейчас напали – результат вашего озорства на островах. Вы там здорово разозлили алеутов. Там поднялось всё население. И с соседних островов подкрепление пришло. Сюда стягивается целая армия.

Воронин продолжал молчать, но по выражению его лица, я догадывался, о чём он размышляет. Парень не хотел сдавать начальника. Каша заварилась серьёзная, да и к Тарабыкину он симпатии не питал, однако считал, что закладывать соратников как–то нехорошо. Один из парадоксов России. Даже в периоды расцвета стукачества, общественная мораль считала донос постыдным. В чём тут дело? В доминировании криминальной культуры? В кодексе молчания, распространённом далеко за пределы мафиозных кланов? Быть может народ всегда ощущал себя по ту сторону баррикад от власти? А откуда тогда массовое стукачество?

–Знаешь, про резню мне твоё подтверждение и не нужно, – сказал я. – Туземному тойону я верю. Ему нет смысла врать, да и придумать такое трудно. Но я понять хочу, зачем? Ради чёртовых мехов? Мало из–за них народу в море гибнет?

–Со мной хозяин не разговаривал, – ответил Воронин. – Но ребята поговаривали, будто распорядился он диким крови пустить. Для того раньше и с Камчатки ушли. Да вот только по острову промахнулись.

–То есть здесь собирались кровь пустить? Но зачем нужно было избивать алеутов?

–А ты сам–то как думаешь? – усмехается Воронин. – Если бы мы здесь до вашего прихода селения разорили, а потом бы спокойно перешли на другой остров. Как бы вас встретили дикие?

–Вот же козёл! – вырвалось у меня. – Убью придурка!

–Это только слухи, – попытался отыграть назад Воронин.

–А вы сами–то не подумали, чем это может грозить? – закричал я на него. – Думаешь, вас бы самих не коснулось?

–А мы все у хозяина в кулаке, – закричал он в ответ. – От его милости кормимся. Поэтому, что прикажет, то и делаем. Что же думаешь в первый раз такое? На Ближних островах считай, и людей не осталось. За несколько лет всех истребили. Вон толмача своего спроси, как его родичей за борт бросали, топили, словно щенков ублюдочных.

Кровь Оладьина на моих руках засохла, кожа нестерпимо зудела. Я опросил ещё нескольких зверобоев, чередуя их с пленниками. Ничего нового услышать не удалось, все детали ложились в уже сформированную гипотезу. Неожиданное следствие застало крепость врасплох. Народ собирался по углам, шептался. Только что окончился бой, ещё орут в казарме раненные товарищи, а тут на тебе – следствие.

Севка на приглашение к разговору не откликнулся, пришлось самому навестить его. Собственно говорить нам было не о чем. О чём его расспрашивать, в чём убеждать? Я просто нацелил на Севку палец и заявил:

–Если туземцы как плату за мир потребуют твоей крови, я без колебаний скормлю им тебя как червивую рыбу собакам. Слышишь? Без колебаний!

Тарабыкин хоть и побледнел, выдавил ухмылку.

***

Мы закрылись втроём в моей комнатушке. Теперь только втроём, чтобы помянуть четвёртого. Комков принёс огромную бутыль самогона из своих бездонных запасов, и мы молча выпивали, пока она не опустела наполовину.

–Простое совпадение, – вздохнул я, нарушив молчание. – Случайное стечение множества обстоятельств привело к великой бойне. Всё одно к одному сложилось. И интриги Трапезникова, и здешние разборки между племенами. А вдобавок наша ненасытная жажда добычи. Шкуры, меха! Чтоб им сопреть! А человека нет. Нет человека и виновных нет. Вернее их целая куча, виновных–то. И мы в том числе.

Я ещё хлебнул самогона и продолжил.

–Однако беспредел севкиных ублюдков сыграл роль детонатора.

Слегка опьянев, я уже не слишком следил за лексикой. Но товарищи, будучи в одинаковой со мной кондиции, вполне понимали сказанное.

–В шею бы их всех прогнать, – бросил я раздражённо.

В отличие от меня, приказчик сохранял прагматизм, даже будучи пьяным.

–Неразумно, – сказал он. – Мы сейчас воюем. Лишняя свара совсем ни к чему. Подожди, пока от диких отобьёмся, вот тогда и поквитаемся.

–Да, отобьёмся и поквитаемся.

–Порох заканчивается, – пожаловался Комков. – Ещё один такой приступ и нам придётся отбиваться дубинами.