Сибирский кавалер (сборник)

Явились к нему с визитом в Ропшу Федя Баратянский да братья Орловы. Алексей и Григорий Орловы – изранены зело в битвах геройских. Воевали с пруссаками. Ну и противно им. Думали: отрекся-то он отрекся, а вдруг в Голштинию кинется, войско собирать? Для того ли мы немцев били, чтобы они снова нам не шею сели? Ну, сели играть в карты, обвинили в плутовстве, затеяли драку, да и придавили под шумок. Я потом с Федором, как с тобой, доверительно говорил. Шутейно его спрашиваю:

– Чего ж ты, голубь, императора задавил?

А он смеется:

– Много ему в карты проиграл, отдавать не хотелось!

Так что сын дочери Петра Первого Анны Петровны и герцога Карла Фридриха Гольштейн-Готторпского, Петя Ульрих, голштинец так называемый, правил даже меньше года. На большее – ума не хватило! Вот и взошла на престол супруга убитого Пети, София Фредерика Августа, под именем Екатерины Второй. Эта женщина – великая мастерица политики и полная сил. Всегда в действии.

Пьер рассказал о столичных новостях. О сказочном возвышении братьев Орловых. О том, кто теперь в чести, кто в опале. Потом таинственно сказал Девильневу, что пеликан отщипнул еще крошечку своего сердца для одного из своих сыновей.

– Врачи сказали, что ты через два месяца будешь вполне здоров. Я пришлю карету, чтобы тебя привезли в Петербург.

– Зачем? – спросил Томас.

– Там узнаешь! – ответил веселый Пьер. – Но поверь, что тебя ждет нечто приятное.

Пьер уехал. Томас чувствовал себя всё лучше, однажды он позвал Еремея и попросил подать свой мундир. Еремей посмотрел на него сумрачно и сказал:

– Указом нашего императорского величества, ты, французский шпион, арестован, и к тебе будет приставлен мой гвардеец!

– Еремей Георгиевич! Охота вам так глупо шутить?

– А я не шучу! Очень скоро ты поймешь. Ты будешь выслан моим указом обратно во Францию, вместе с прочими французами, а подлого лазутчика Петьку Жевахова я прикажу четвертовать вместе со всеми сородичами его.

Девильнев подумал, что Еремей сошел с ума. Нужно как-то сообщить в Москву старому князю. Но тут вошел здоровенный мужик, и на этом мужике был мундир Девильнева, Томас узнал свой мундир по штопке на обшлаге.

– Пленного не выпускать даже до ветра! Пусть ходит в ночной горшок, хоть днем, хоть ночью! – приказал Еремей этому верзиле. Причем мужик ответил по-военному четко:

– Исполним всё в точности, ваше императорское величество!

Мужик стоял на часах с саблей на боку и с пистолем за поясом. Смотрел сурово. На вопросы Девильнева не отвечал. Когда в комнату Томаса пришла горничная Дуняша, Девильнев спросил её шепотом:

– Зачем мужик стоит у дверей в моем мундире? И что с Еремеем?

– Я, барин, не знаю, – сказала Дуняша, – а только теперь это не Еремей, а государь амператор Петр Федорович. А мундир твой отдан самому крупному мужику во всем Ибряшкине, Гавриле! Он назначен капитаном. А еще по подобию твоего мундира девки шьют много других и разных размеров. Будут обряжать всех мужиков. Стало быть, будут одевать ампираторскую армию.

Девильнев тут же незаметно засунул за корсаж Дуняше записку к Захару Петровичу Коровякову. Там было всего четыре слова: «Выручайте с людьми, оружием!»

Еремей между тем облачился в один из праздничных мундиров князя Жевахова, из тех, что хранились на случай в княжеской гардеробной. Все пальцы новоиспеченного императора были унизаны перстнями. Он объявил ибряшкинцам, что все они по его императорскому указу до конца дней своих будут свободны, ни податей, ни поборов не будет, рекрутов верстать боле не станут, а вино курить будет свободно любой человек, сколько ему захочется. Как тут было ибряшкинцам не признать в Еремее императора?

Из жеваховских подвалов выкатили три бочки вина, вышибли днища, Еремей отмерял черпаком каждому в его посудину вино. У кого посудины не было, тому новоявленный император выливал вино в ямку возле бочки. Пожалованный подданный лакал свою порцию лежа на животе. И потом вылизывал ямку, причмокивая при этом. Вот вино уже не зачерпывалось. Два мужика взяли третьего за ноги, опустили головой в бочку, и он сопел там, внутри, вылизывая днище.

Еремей, хоть и исполнял роль императора, успел и сам изрядно откушать из черпака. И повеселел сильно. Наградив тренькавшего на домре Кондратия своим царским пинком, Еремей потребовал:

– А подать сюда немецкую музыку!

Из господского дома ибряшкинские мужики сволокли по лестнице, отделанную резным дубом и перламутром, дорогую немецкую фисгармонию. Еремей уселся на бочонок из-под соленых груздей, растопыренными пальцами принялся стучать по слоновой кости клавиш. Гармония сипела, словно кто-то душил Змея Горыныча, но музыка не получалась. Девки подсказали управляющему-императору, что старый барин при игре нажимал ногами бронзовые доски.

И вот инструмент задышал, из возвышавшихся над ним серебряных труб вырвались протяжные вибрирующие звуки. Под завывания и рокот труб Еремей распростерся, как хищный беркут, над клавиатурой, стараясь захватить пальцами как можно больше клавиш. Он изо всех сил колотил сапогами по ножным педалям. Фисгармония ревела. Ревел и Еремей.