Сибирский кавалер (сборник)

Григорий знал эту слободу за дальним озерком возле глиняной горы. Туда селили сосланных по указу царя Алексея Михайловича скоморохов, петрушечников. Там жили они, как звери, вырыв норы в склоне горы, умирали с голоду, ибо пахать и сеять не умели, а скоморошничать им было запрещено, даже милостыню им было просить нельзя. И уходить из слободы не разрешалось. Они ловили собак и кошек, мышей, обдирали да ели, еще обвыкли помаленьку рыбу ловить.

Редко удавалось им поскоморошничать в Томском, народ чтил царские указы. Даже если в драке кого зарежешь, и то будет меньше, чем за нарушение царского указа. На многих воротах детей боярских и богатых казаков на праздники писали: «Петрушечников, скоморохов – духу не имаем!»

– Так за что тебя? – спросил Григорий. – И как тебя кличут?

– Кличут меня Дружинкой, а взяли за то, что робеночку ручки, ножки крутил.

– Робеночек-то чей? И зачем крутил?

– Родители робеночка померли, а крутил, чтобы потом с тем робеночком милостыньку просить.

– Ну, Дружинка, мало тебе не будет.

– А что было делать? Не подыхать же с голоду?

Самый здоровый мужик, который недавно басом просил с Григория влазное, был крестьянином, и вина его состояла в том, что в день царских именин вздумал он перекатывать баньку. Звали его Мемейкой Черным. Было ясно, что если за оскорбление царского величества ему не отсекут башку, то это будет сказочное везение.

Сидели здесь за мелкие кражи, за плохие слова про воеводу. Одни сидели за клевету на царя-батюшку, что было сказано в пивной по пьяному делу, но означало это, что ему отрежут язык. Именно так лишился языка немтырь Пахом.

История ясашного Гаяски заинтересовала Григория. Принес Гаяска на торг большую, необычайной расцветки лисицу: по хребту струилась чернота, сама же лисица была серебристая. Такие шкуры ценились высоко, каждый богач мечтал упрятать в свой сундук такую.

Люди Щербатого тотчас придрались к Гаяске, мол, не весь ясак сдал, хотя он давно рассчитался. И вот чудо: лисица у воеводы в сундуке, а Гаяска – в тюрьме.

– Сие сотворено против царского указа, – сказал Григорий, – велено ясашных, которые платят исправно, понапрасну не ожесточать. А сей – себе товар имал. Это и есть государю измена!

– Измена не измена, жрать хочется, – сказал Мемейка Черный, – хоть бы из дома что принесли. Дак ведь в поле все, не до меня грешного им.

– Да, искал дед маму, да попал в яму! – сказал Григорий. – Пошел по шерсть, а воротился стриженый. Так вот охотник ловит волка, пока самого не поймают. Нешто стражнику сказать, чтоб моим передал – где я?

– Не, – сказал Мемейка, – вечера жди, который сейчас на страже – вредный.

– Кусаются и комары до поры! – усмехнулся Григорий и принялся колотить ногой в дверь. Пришел стражник Василий и заорал:

– Какая курва стучит? Ослопов на спину захотел? Так выдадим!

– Охолонь, Василий, я тебе отдам крест серебряный с жемчугами, а ты нам принеси чего-нибудь выпить и закусить.

– Покажь крест, – недоверчиво сказал Василий, отворяя дверь и протягивая в душный полумрак свою узловатую руку.

– Да вот он крест, али ты меня не знаешь, я – Григорий Плещеев, я всю ночь не ем, я весь день не сплю, сам знаешь, как зайцы лошадь сожрут, так всегда на волка поклеп, я и знать ничего не знаю, а дело это мое. Так что дружи со мной. Лучше с умным потерять, чем с глупым найти. В накладе не останешься.

– С арестантами нам водиться нельзя, – сказал Василий, все-таки взяв крест и пряча его в карман. Через полчаса Василий принес оловянный кувшин с вином да три ковриги хлеба.

– Только-то? – спросил Григорий.

– И этого много! – буркнул Василий. – Спиной своей могу расплатиться, если узнают.

– Ладно, Василий, кинь хлеб-соль позади, найдешь – впереди. Зайди к моим на Уржатку, чтобы жратвы и вина передали, а то тут спишь, спишь, и отдохнуть некогда. Скажешь, а уж я тебе потом дам рубль.

И подумал Григорий, что если удастся из темницы выйти, то он серебряный свой крест у Василия отберет и руки-ноги подлецу повыворачивает…

20. ИЗВЕТ

Попав в тюремное бездние, Григорий то буянил, то затихал. Тюремщики деньги брали охотно, но не давали чернил и бумаги, отказывались передать на волю весточку. Тревожила судьба Устиньи, ее там, может, пытают, а он бессилен ей помочь! Получается: легко ранен, только голову никак не могут отыскать.

Бежать бы, да никакого железа арестантам не дают. Есть можно только с берестяной посуды, хлеб резать нечем, только отламывать можно.

А сидишь в темноте. Одно окошечко в избе да величиной с кулак и то зарешечено. А дверь отпирают охранники редко, лишь два раза в день, когда арестантов на двор в нужник выводят. Только и посмотришь на свет, а если повезет и выглянет солнышко, так уж и не нарадуешься на него.

Выходя в нужник, Григорий обычно кричал всякое:

– Эй, скажите нашим, что ваших бьют! Что это за город? Даже калача купить не на что! А как обживешься, так и в аду благодать!

В избе полно клопов и тараканов. И Григорий придумал тараканьи бега. Из бересты сделал длинный короб с желобами, для того все туеса, какие в тюрьме были, разобрал, а потом рыбьим клеем-карлуком склеил.