Сибирский кавалер (сборник)

Гарвей хлебнул винца из кувшина, взял клещи и поднес к белому плечу Василисы. Запахло паленым мясом. Но ни звука не издала ведьма, только с великой ненавистью смотрела в лицо Гарвею, да потом взор ее помутился и повисла она на чепях своих.

– Ладно, – сказал подьячий. – Пусть охолонет. Потом будем пытать еще, а ежели через неделю не скажет, так приговорим к сожжению. Такова воля воеводы. Нам таких долго держать не полагается. Она на других свое дурно пускает.

Через пономаря да попа дошло до Еласки Буды, что Василису хотят казнить. И оделся он в самое дорогое и к воеводе Максиму Григорьевичу пришел. И вел такие речи:

– Ты, воевода, меня знать должен. Мы три великих похода ходили, о которых и на Москве слышно было. Я под цареву руку многие сибирские земли привел. Так вот, можешь ты мою просьбу уважить?

– Почему же не уважить бывалого казака? – говорит воевода и улыбается.

– Так дело такое. Сидит здесь при монастыре девка Василиса. И ведьмовского в ней не боле, чем в тебе или во мне. То, что при луне на крышу вылезла, так это порчу кто-то на нее напустил, а в остальном она вполне добрая девка. Я прошу ее выпустить, могу ее к себе на поруки взять, на воспитание.

– Ох, старый! – погрозил пальцем воевода. – Седина в бороду, бес – в ребро? Но поищи себе другую зазнобу. Это же Тайного приказа дела. Тайный приказ, он воеводе не подчинен. И почто мы будем ведем из тюрем вынимать? Придумал бы что получше.

Ушел Еласка. Стал думу думать, как Василису спасти? Многое он в своих походах повидал, во всех битвах бывал, побеждал. А тут… И готов был плакать от бессилия старый казак. Пошел к Гарвею:

– Позволь мне при казни Василисы присутствовать, поспособствуй. Заплачу хорошо, очень я люблю на всякое такое, эдакое смотреть.

А сам Буда при этом думал, что только бы ему в тот двор попасть. Пищаль малую обрезную под кафтаном пронести да кинжалов пару, Уж он покажет всей этой своре. Это будет бой так бой! Небось по-мужски биться, это им не баб связанных мучить. А Каролус важно сказал:

– Ведьма сия особливая. Это можно всякое дурно от одного ее взгляда получить. Да и не в этом дело. На ее сожжение никто не будет допущен. Из нее в пламени будет выходить бес.

Эх, слышал бы ты, как дьявол перекликается устами ведьм этих, когда все каморы для проветривания открывают. Одна кричит: «Мне бы воды и мыльце», а дьявол устами другой ведьмы вопит: «Тебе свиное рыльце!» Я, если жив до сих пор, то потому только, что смываю всякую скверноту вином ежечасно.

А это разве легко мне? Другому бы и года не вытерпеть, а я десять лет тут служу палачом. Куда проще мне на сьезжей избе отодрать кого-либо кнутом или же кому-нибудь руки повыкрутить, чем с этими ведьмами возиться. Зато вот, смотри! – И Каролус показал Еласке ожерелье, которое, как знал Буда, подарил Григорий Василисе, и перстень, который также был ей подарен.

– Все имущество сжигаемой ведьмы, если таковое имеется, отдается палачу, – сказал Гарвей.

Еласка ушел. Хрустел ледок в лужах. Пахло из изб хорошо, потому что бабы рубили капусту, хрустящую, как первый снег. Выводили на порог избы карапузов и поливали их из решета от призора, от сглаза. И мальчишки кричали отлетающим гусям: «Колесом дорога!» И это означало, что они просят их, чтобы весной птицы сюда вернулись снова.

И снова сжигали старую солому из матрасов и набивали новую, которая от мечтательных снов детских или любовных ласк взрослых должна до весны утолкаться, смяться и сопреть.

И прошло еще несколько дней. И узнал Еласка Буда, что в тот самый день, когда воробей под кустом пиво варит, когда лешие ломают деревья и гонят зверя, ночью на тайном дворе проклятый Каролус сжег несчастную Василису. Говорят, и маков отвар пить она отказалась, и не стенала, и не плакала, потому что была опоена Григория любовью и своей любовью к нему.

И вороны носились над тайным двором и каркали, как полоумные, и смоляные факелы коптили. И во всех церквах города колокола сами собой в момент сожжения блямкнули один раз. И кто это слышал – содрогнулся от страха. К чему это?

А старый казак Еласка Буда плакал в своей одинокой избе и говорил такие слова:

– Почему же нельзя победить бесов во всех этих людях? Которые другим завидуют, которые себе добра набирают не по своим заслугам, а по их хитрости? До каких же пор будут благородство оплевывать, чистоту грязнить и казнить, а грязь будут возвышать до небес? Может, это нам главное испытание господне? Тогда хотел бы я посмотреть, как все криволюбцы будут лизать в аду раскаленные сковородки…

46. ПОБЕГ

А в тюремной избе печка пышет жаром. Кого-то уже осудили, да отправили в неведомые края, в каторжные работы или в службу нелегкую. А Григория уже и забыли, видать, – не вызывают, не спрашивают. И нет у него вестей ни от кого.