Сибирский послушник

- Да не стоит. Все дело в том, - ответил сам себе Браго, любуясь собой и с удовольствием выговаривая фразы, - что в той же Японии пусть муравейник, но если будет худо одному отдельному муравью, то худо будет всем. Муравью создают условия, его холят и лелеют... Жизнь единицы не важна, ею легко пожертвовать, но ради общего блага о ней должно заботиться. В Китае примерно то же, хотя и жестче. Вот вам и Восток! А как же Запад? А там то же самое: их демократия оформлена большинством отъевшихся индивидов. Запад и Восток одно и то же, произнесенное по-разному. Куда не плюнь - сплошной тоталитаризм, похуже ленинского...

- Ну, это не ново, - снисходительно возразил ректор и тоже сел в кресло. - Диалектика. Крайности всегда сливаются. Все может оказаться иначе. Потенциал России, может быть, так высок, что Господь ревнует, боясь, что она затмит Его своим совершенством - потому и не дает бодливой корове рогов, не позволяет развернуться в полную силу, испытывает. В противном случае Царство Божие установилось бы уж слишком быстро, почти одновременно с возникновением российской государственности. Но я вас перебил. Что же, по-вашему, Россия? Не рой?

- Рой рою рознь, - усмехнулся попечитель. - В России индивид не учитывается вообще, вопреки всем разумным соображениям, вопреки даже требованиям роя. Личность всегда выносится за скобки, в потустороннее. И в вашем заведении так же. Важнее всего, что будет там, а тут перебьемся. Само по себе там допускается любое - Устроение, вечное блаженство, светлое будущее, прочая хрень, - Браго ни с того, ни с сего возмутился, что было странно, так как по всему было видно его восхищение собственным глубокомыслием. Это, впрочем, быстро объяснилось, так как он продолжил: Родина-мать та еще мамочка! Наплодила деток - даровитые попадаются! Только лучше бы им было всем того... Я ведь, дорогой мой, тоже не из Тирлимпупии... Больше всего меня волнует посмертное существование. Никто не может спастись, и не хочет, ибо преображение - не царская шапка на маковку. А если нас возьмут на небо такими же, как мы есть, то на что тогда второй, такой же, мир? Эх! Вот если б знали наверняка, что нет ничего - гуртом полезли бы животы пороть. А если б доказали обратное, было бы то же самое. Ну, может, животы были бы целы, хотя как знать, дело вкуса, кто резал - тот и дальше будет резать, сколько ни грози ему Судами. Остальные же скажут: ну и что, все равно, пусть все остается, как было - понастроят церквей, и вся утеха.

- Занятно, что вы так волнуетесь, - отец Савватий улыбнулся бокалу. Значит, говорите, что посмертное существование вас интересует больше? Тогда зачем же вы к нам приехали?

Попечитель Браго уставился на него, не сразу сообразив, о чем идет речь. Поняв, засмеялся, погрозил пальцем.

- Шельма! - сказал он, войдя во вкус старорежимных оборотов. Подловили, браво! Молчу. Уступаю вам слово, с нетерпением жду предложений.

- Какие ж у меня предложения? - ректор потянулся к процессору, запустил мотор. - Мне нужны ваши пожелания. Небось, присмотрели?

- А как же, - осклабился Браго.

- Ну, тогда поглядим, - отец Савватий разыскал папку с личными делами лицеистов и дважды щелкнул мышью. Попечитель придвинул кресло поближе к экрану, и переговоры начались.

8

Драться на дуэли никто не умел. В Лицее этот предмет не преподавали. Более того - строжайше запрещалось прикасаться к рапирам вне уроков фехтования.

Кое-что, впрочем, было известно из книг.

Оштрах уже успел забыть о злополучной колбе, он увлекся новой затеей и совершенно запутался. По правилам в дуэли должны были участвовать секунданты и доктор. От доктора сразу пришлось отказаться, но с секундантами оказалось сложнее. Кто-то к кому-то должен был их посылать: сколько человек? Кто первый? И самое главное - зачем? Допустим, он направит к Швейцеру Остудина и Пендронова. Что же дальше?

Разрабатывать собственную церемонию времени не было. Швейцер демонстративно отказывался от обсуждения и вел себя так, словно предстоявший бой его совсем не касался. На вопрос Оштраха о секундантах он равнодушно пожал плечами:

- Делайте, как хотите.

Оштрах, любивший, чтобы все было, как в жизни (как в книге) взял хлопоты на себя и сам назначил Швейцеру секунданта. Им, конечно, оказался Берестецкий, с которым Швейцер был дружен. Больше желающих не нашлось, лицеисты трусили. Тогда Оштрах смирился с мыслью иметь при себе одного секунданта вместо двух и выбрал, как и думал, Остудина. В этой фигуре сомнений не возникало; Остудин был пронырлив, вездесущ, и даже страх наказания не мог излечить его страсти хоть боком, хоть краем плеча влезть в дело, его абсолютно не касающееся. Пендронова решили поставить на часах.

- Свистнете, если что, - велел ему Оштрах.

- Но я не умею свистеть.

- Ну, топните, крикните - что угодно.

Берестецкий озаботился другим.

- Что же - вы насмерть собираетесь биться?

- Можно и насмерть, - вызывающе ответил Оштрах. - Это вопрос чести! Ладно, я вижу, что вы не хотите. Пусть будет до первой крови.

- Не забывайте, ваш противник недавно перенес операцию, - предупредил его Берестецкий.