Сибирский рассказ. Выпуск II

По пути «туда» Кузьма Никитич сохранял равнодушное спокойствие. Но на крыльце заволновался, остановился ненадолго, вроде оглядеться, шумно перевел дух и… рванул дверь.

В глазах брызнула яркая голубизна блестяще и гладкокрашеных стен предбанника. Густо пахнуло олифой, свежестью, от ребристых батарей тянуло домашним теплом. У окна уютно примостился на табуретке начищенный, как самовар, бачок с водой, вдоль стен стояли поскобленные, промытые до восковой желтизны скамейки.

На одной из этих скамеек сидела, позевывая, банщица тетка Степанида.

— Здравствуй, Степанидушка, — поклонился ей Кузьма Никитич. — Ждешь уже?

— Ой, Кузьма Никитич! — встрепенулась та, расплылась в улыбке, зачастила, как приветливая хозяйка. — Милости просим, милости просим, дорогой гостенек. А я-то? Жду, жду, хоть и рано. Оно ведь не заметишь, как времечко подойдет и клиент соберется.

— Ишь ты, «клиент»! — усмехнулся Кузьма Никитич. — Слово-то како раздобыла!

Подсел к Степаниде. Но ненадолго. Так, для вежливости, переброситься словом-другим, потолковать бегло о том, о сем.

Уже через пару минут он открывал следующую дверь, шагая впереди семенящего за ним Гаврюши. Неторопливо, но и не задерживаясь, он прошагал раздевалку с высокими, покрашенными тоже в голубое кабинками и с перевернутыми вверх дном тазиками наверху, потом моечное отделение с расставленными в ряд деревянными лавками и остановился в парной.

Здесь было белым-бело и от некрашеных брусчатых стен, и от строганых досок полка, и от жаркого пара, что с шипением бил из железных труб и клубился под потолком.

Хорошо было!

Кузьма Никитич потоптался чуток на месте, опять хмыкнул и повернулся к Гаврюше.

— Ну?

— Чо «ну»? — не понял тот.

— Путем вроде все, толкую?

— Само собой.

— Вот что, Гавря, — построжел старик. — Дуй-ка к Степаниде, притащи десяток веничков.

— Зачем ишшо?

— Надо, раз говорят.

Гаврюша послушно направился в предбанник, но вдруг остановился, ухмыльнулся хитровато.

— Никитич, не пойму я тебя. Опеть на работу вышел?

— Замолчь, — незлобиво оборвал старик. — Замолчь, Гаврюша, и не каркай, как старый ворон, ежли ничо не понимаешь. Дуй давай.

Когда Гаврюша со Степанидой принесли веники, Кузьма Никитич каждый из них встряхнул слегка и стал раскладывать на трубы, из которых бил пар. Разложил и, ни слова не говоря, вышел из парной в моечную, сел на лавку, задумавшись.

Гаврюша со Степанидой тоже вышли и тоже сели, молча, как на чудака, поглядывая на Кузьму Никитича: что он сделал и зачем сделал — не догадаться.

Но вскоре из парной потянуло таким сладким, таким солнечным лесным запахом, что оба они переглянулись и понятливо заулыбались.

А Кузьма Никитич принюхался, поводил глазами вокруг, опять хмыкнул, кажется, недовольно и вдруг спросил:

— Степанидушка, знашь, как прямой дорогой к моему дому попасть?

— Да как не знать, Кузьма Никитич, как не знать, — всплеснула та полными руками.

— Вот и ладно. Сбегай-ка тогда по-молодецки. Ключ у двери под ведерком лежит. Откроешь и слазь в подполье. Там у меня под лесенкой туесок с березовкой. Принеси. Забыл впопыхах.

Дородная Степанида не по весу легким мотыльком выпорхнула из моечной.

А примерно через полчаса Кузьма Никитич в расстегнутой на все пуговицы исподней рубахе колдовал с березовым соком над вениками. Лил желтоватую влагу на разопревший лист, на прутья, потом побрызгал остатки на трубы, на полок, постучал по дну пустого туеска ладонью и скомандовал:

— А теперь, Гаврюша, дуй в котельную самолично. Счас ты там должон быть, а не Петька. Жарь на всю ивановскую, чтобы пар винтом шел, чтобы трубы гудели. — И вслед за Гаврюшей вышел из парной.

* * *

Когда наступил быстрый зимний вечер и потихоньку, один за другим в «новый объект» стал собираться поселковый люд, Кузьма Никитич в своем защитном френче, при всех медалях сидел на скамейке в уголке предбанника и, вроде ни на что не обращая внимания, небрежно потягивал из кружки густое коричневое пиво. Этим пивом, что специально привезли в двух бочках из районного центра по случаю открытия в поселке новой бани, бойко торговала столовская буфетчица Фрося Михеева.

— Пиво «Таежное»! «Таежное» пиво! — громко оповещала она. — Новой марки. Пользительное не только после баньки, но также и до баньки.

А у двери суетилась Степанида, привечая «клиента».

— Милости просим, милости просим, гостеньки дорогие! Проходите, проходите! Билетик не забудьте — двадцать копеек. Веничка надо? Тогда еще пятнадцать прибросьте. Венички добрые, из молодых побегов готовленные!

Кузьма Никитич сидел в самом уголке незаметно, но его замечали сразу, потому что знали в поселке все — от мала до велика.

— А, Никитич, доброго здравьица! — приветствовали его, и почти каждый добавлял: — С праздничком вас!

Кузьма Никитич отвечал на приветствия, кивая головой, даже улыбался нешибко, а сам нет-нет да и поглядывал на двери в моечную. Никто оттуда еще не выходил. Долгонько не выходил, пора бы.

Наконец один показался. Мастер нижнего склада Сорокин.