Сибирский рассказ. Выпуск III

Другой, Гаврила Николаевич Анохин, видать, о чем-то догадывался. Стоял он без шапки (ушанка валялась у ног, из нее валил пар, как из рыбацкого котелка), и жесткое, суровое лицо его было не то чтобы растерянным и испуганным — такие чувства вряд ли вообще свойственны этому человеку, — но выражало оно трудную и напряженную работу мысли — будто ржавые шестерни со скрипом и скрежетом, туда-сюда, вращались в крепкой черепной коробке и не могли сработать, набрать нужный разгон; и еще некоторое удивление проскальзывало на этом лице — как же так? Видать, Анохин первый раз в жизни попал в положение, из которого не видел выхода. В сложнейших ситуациях приходилось бывать, но он всегда пер напролом, могучий и несокрушимый, расталкивая всех и вся, как шатунами, своими железными локтями, а где и подминая под себя, и всегда из любого положения выходил победителем. Но волевой, несговорчивый характер, кажется, и погубил его сегодня. И не его одного…

Да, во всем виноват был только он, Анохин.

2

Со своим шофером Сашкой Анохин приехал в выходные порыбачить на Чанах. В самое лучшее время — на последний лед. Остановились они в деревне Чумашки, у знакомого егеря Никитича, к которому и на охоту по осени частенько наезжали.

Как водится, вечером крепко выпили «за удачу», а утром двинулись на лед, оставив «газик» у Никитича во дворе. Когда пришли на берег, Никитич в нерешительности затоптался на месте, рассуждая как бы сам с собой:

— Куда же нам, ядрена корень?.. Ежели к Горелому валу?..

— Как это — куда? — перебил Анохин. — Третий год обещаешь сводить к Лебяжьему острову!

— Далеко-о, — почесал в затылке старик. — Верст пятнадцать будет. А лед не шибко-то надежный, вот-вот садиться зачнет.

— Ты што, дед? — угодливо поддержал шефа шофер Сашка. — Гляди! — он взбежал на лед, этакий юркий кругляш, и запрыгал мячиком, смешно взбрыкивая короткими ногами: — Ты што? Да тут больше метра!

— Знамо дело — толщина, — не сдавался Никитич, — да ведь обманчива она весною-то…

— Вперед! — решительно скомандовал Анохин. — Волков бояться — в лес не ходить.

Долго шли, но не напрасно. Действительно, уловное место оказалось у Лебяжьего острова. Только пробурили лунки — пошел средний окунь (мерный — как называют его здесь) — шустрый, литой, красноперый красавец! Еще и мормышка до дна не успеет дойти, а уже — удар! И ощутит рука живую, милую сердцу каждого рыболова тяжесть, и выметнется из зеленой воды раскрашенная попугаем рыбка, и пойдет колесом по рыхлому снегу, постелено остывая и словно бы линяя, пока не успокоится и не превратится в обыкновенного серого окуня…

Сашка заорал от восторга:

— Никитич! Давай, кто кого обловит?!

Старик только хмыкнул в прокуренные усы и еще ниже сгорбился над своею лункой. А Сашка не выдержал, бросил удочку, подбежал к нему:

— У меня уже семь! — и осекся с открытым ртом, ошеломленный. Вокруг Никитича прыгало десятка три окуней. — Да как же ты, дед?! Гаврила Николаич, бегите сюда!

Подошел Анохин, тоже подивился:

— Вот это да-а! Когда ты успел, Никитич? Это даже по времени практически невозможно. Считай: пока насадишь мотыля — самое малое три минуты, пока снимешь с крючка — он ведь, жадюга, до самого хвоста заглатывает… Нет, невероятно, если даже ловить в самом высоком оптимальном режиме…

— Про оптимальные я не слыхивал, — улыбнулся старик. — У меня свой режим: с насадкой не мучаюсь, ловлю на голый крючок. И снимать рыбку с крючка не снимаю: она сама его выплевывает.

— Как это?..

— А вот так! — Никитич ловко подсек, положил удочку, стал быстро выбирать леску. Мгновение — и окунь забился на льду. Старик ударил его специальной лопаткой, рыбка широко раскрыла рот, освободила крючок.

— Вот так! — торжественно повторил Никитич и показал крючок. Заусинка на нем была сточена, а вместо мотыля привязана красная ниточка. — Когда клев хороший — таким вот манером можно ловить.

Мужики бросились к своим лункам переделывать спасти. Привязали к крючкам красные нитки, сточили заусеницы, чтобы не застревали в жабрах и крючки легко бы «выплевывались».

Пошло дело! К вечеру у каждого было по порядочной куче рыбы. А рыбацкий азарт, пожалуй, посильнее картежного. И когда стало смеркаться, Анохин сказал тоном, не терпящим возражения:

— Остаемся ночевать. Баста!

Да только какой ночлег без палатки и надлежащей одежды? На Лебяжьем острове наломали камышу — так и прокемарили у чахлого костерка до рассвета. А с восходом солнца сильно потеплело, над озером распластался густой белый туман. И был он таким плотным и вязким, что глохли все звуки, даже собственный голос пробивался словно через ватный тампон.

Никитич забеспокоился: да, это был тот самый коварный туман, который на глазах пожирает снег и лед. А лед ненадежный. Еще когда шли сюда, встречали полыньи и промоины.

— Мужики! Давайте сматываться…

Какое там! Рыбаки чуть не бегом наладились к своим лункам.

— Ты што, дед?! — на ходу покричал Сашка. — На утренней зорьке — самый клев!..